Сергей Рафалович - Пленная Воля

И тщетно все, что день воздвиг
Самоотверженно и строго:
Унылый подвиг, мудрость книг,
Любовь, и долг, и вера в Бога;

Но там, где ходит за окном,
Мерцая звездной плащаницей,
Притоном будет каждый дом
И каждая жена — блудницей.

Быть тяжелей соленейшей воды
И погрузиться в глубь морскую,
Где неподвижны пышные сады
И ни о чем вовек не затоскую;

Тяжелым стать, как налитый кувшин,
Глухим и тусклым в тишине бесцветной,
И на далекий гул земных годин
Не отзываться радостно и тщетно.

К чему глядеть на зыбкую волну
Иль челноку свое доверить тело?
Вчера тошнило, завтра утону,
Сегодня мне все это надоело.

И зыбь, и рябь — унылая игра,
Пустое щекотанье эпидермы;
И каждому когда-нибудь пора
Найти приют устойчивый и верный.

На желтоватом лоскутке, по ленте,
Из букв печатных набраны слова;
Пятнадцатое — имя: Иннокентий;
А первое, меж цифрами: Москва.

Вчера писалось это на Арбате,
И сколько сотен длинных верст прошло.
Я только что лениво сполз с кровати,
И небо мутно, как в окне стекло.

И вдруг — Москва и друг мой, Иннокентий,
И срок так краток, что, наверно, есть
Живой и теплый след на узкой ленте
И не застывшая в словах застывших весть.

Так краток срок, как будто время тает,
Недвижное пространство растеклось,
И вечность — в пролетевшей птичьей стае —
Меня крылом задела сквозь стекло.

Люби — приказанье; а вот: полюби —
И просьба и вызов. В мохнатой папахе
Хорей, словно воин, шагая, трубит,
И плавной стопою скользит амфибрахий;

В объятья свои замыкает миры;
Меж тем как напыщенный шествует дактиль
И гордо подъемлет для шумной игры
То меч деревянный, то факел из пакли.

А следом за ними, спеша и кружась,
Как быстрые фоксы за гунтером строгим,
Стихи без размера плетут свою вязь,
Вразброд убегают с проезжей дороги.

Какой разношерстный и дикий народ.
Но странный порядок в его суматохе.
Не так ли ходили в крестовый поход
И странствуют пестрой толпой скоморохи?

Во всех делах есть смысл и цель,
И все творимое полезно.
Но тростниковая свирель
Какой блюдет закон железный?

Где семя пало, зреет плод,
На камне вырос дом высокий.
Но что творят из года в год
Стихов размеренные строки?

За звуком звук низать на нить
Неосязаемого лада,
Слова созвучные ловить
И, сочетая, ставить рядом,

И бросить в мир, как в решето,
Где звук и речь бесследно тают, —
Глупей занятия, чем то,
Игры бессмысленней не знаю.

И разве не похож на нас,
Бездельников нагих и гордых,
Нагой и тощий папуас,
Продевший медный обруч в ноздри?

Безветренные солнечные дни
На рубеже меж осенью и летом.
Но стало чуть прохладнее в тени,
И медлит ночь, свежея пред рассветом.

В тяжелых гроздьях сочный виноград
Янтарный блеск струит по горным скатам,
И золотом отягощенный сад
Костром недвижным рдеет в час заката.

Все знает ласковая тишина,
И нежная не ропщет примиренность.
Природа, как родившая жена,
Влюбленную забыла напряженность.

Как непонятно в этот тихий час
Покорного и ровного цветенья
Бессмысленно тревожащее нас,
Безудержно растущее смятенье.

Иль в самом деле по родной земле,
Такой знакомой и такой смиренной,
Прошел с повязкой красной на челе
Двойник Христов, мертвящий и растленный.

За миг сомненья, Господи, прости.
Огонь слепит и оглушают громы.
Но как земле и в бурях не цвести
Такой смиренной и такой знакомой.

Покорны мы тяжелому наследью
Неистовых и сумрачных веков,
И кровь струит расплавленною медью
По нашим жилам волю мертвецов.

Давно ли мы отстроили хоромы,
Сокровища собрали в города?
И вот опять, забытый, но знакомый
Позыв влечет неведомо куда.