Сергей Рафалович - Пленная Воля

И надменно безоружен
В блеске дня, во тьме ночей,
Буду я земле ненужен, —
Чем ненужней — тем милей.

Лунным светом осиянна,
Целомудренно-тиха,
Ночь, стыдливая Сусанна,
Тайно жаждет жениха.

И земля на брачном ложе
Разметавшись в полусне,
С лаской девственно-пригожей
Улыбается луне.

Всюду ложь мечты обманной
И желанье верить лжи…
Вот мелькнут в дали туманной
И царица и пажи…

Я служу ей, рыцарь верный,
Неизменно, много лет,
Для любви моей безмерной
На земле желаний нет.

Мне не страшен подвиг трудный,
Безответность дорога;
Сладострастья трепет блудный
Ненавижу, как врага.

Ей молюсь я, как Мадонне,
И, поверив до конца,
Вижу: там, где мгла бездонней,
Два сливаются лица.

Вижу: снова чуждым взглядом,
В полумраке, у огня,
Где два кресла дремлют рядом,
Вы встречаете меня…

Мысль тревожная двоится…
И пока на вас смотрю,
Жаждет рыцарь, чтоб царица
Предпочла его царю.

На скамьях унылых сквера
Пары вытянулись в ряд…
Небо серо, платье серо,
Речь тускла, и бледен взгляд.

Вдоль реки, где мгла струится
И дневной спадает жар,
Протянулась вереница
Повторяющихся пар.

За заводом, в травке хилой,
Где скрипя прошли возы,
Над болотистой могилой
Льнут к косынкам картузы.

В каждой хате, в каждом доме,
Раздвигая темноту,
На коврах иль на соломе
Вижу бледную чету…

В мыслях тайных явь творится:
И нежданный гость теперь
Незамеченный стучится
К вам в незапертую дверь.

Звуков резких сочетанье,
Скрип наточенных ножей,
И жеванье, и глотанье,
И невнятный гул речей.

Звон посуды, залпы пробок,
Струн назойливый напев,
Нежный шепот и бок о бок
Смех и брань визгливых дев.

Пахнет дичью, пахнет мясом,
Сыром, фруктами, вином,
Пахнет гуще с каждым часом
И едой и табаком.

Пахнет женскими духами,
И цветами, и весной,
И смазными сапогами,
И навозом за стеной.

Блещут вольтовые дуги
В белых круглых фонарях
И злословят на досуге
Об алеющих зарях,

Оскорбляют звезды сплетней,
Дерзким вызовом — луну,
Шипом хриплым — ночи летней
Оскверняя тишину.

Так все ярко, так все шумно,
Без стыда обнажено,
Безнадежно и бездумно,
И безвкусно, как вино,

Так бесцветно-ограничен
Неба бледного простор,
Так уныло-безразличен
Звезд чуть видных тусклый взор,

Так спокойно все забыто,
Что сердца гнетет нуждой,
Так кругом все сыто, сыто
И любовью и едой…

Эти люди мне не судьи:
Не понять им, для чего
В самоцельном многолюдье
Миру нужно Божество,

И каким незримым чудом,
Претворяя в жертву грех,
Человек, восстав над блудом,
Восстает один для всех…

В мутной луже пьяных оргий
Чистый светоч душ угас.
Но сквозь пьяные восторги
Чист, как он, я мыслю вас.

Кольцо сомкнулось под землею:
Где Достоевский, там Толстой.
Один был нашею душою
И плотью нашей был другой.

Их родила одна стихия,
И верил я, что смерти нет,
Где гробом стать должна Россия,
И быть могилой — целый свет.

И скорбно чту я общий жребий
России лучших сыновей,
Чей вопль, как вопль толпы о хлебе,
Гремит над родиной моей.

Их чту, кто был Россией послан,
В ком дух России воплощен,
Тот дух, что в мертвый дом был сослан,
От мертвой церкви отлучен.

Но осиянный ярким светом
Любви, отвергшей гнев и месть,
Толстой нам был живым заветом
Всего, что в нас живого есть.

Кругом деревья стали пнями,
Где лес стоял, поля легли,
Но врос он мощными корнями
В живую глубь своей земли.

И было все как в сказке древней,
И несуразной и простой,
И слился с русскою деревней
Весь мир объемлющий Толстой.

Один блуждая в бездорожье,
Он знал, как некогда Христос,
Что стало плотью слово Божье, —
И это слово нам принес