Юрий Колкер - Завет и тяжба. Стихи 1982-93

Да было ль ледниковое плато

Отечеством? С ним — ни слезы, ни связи.

И — пусть о нем поднимает голос, кто

Не пробовал, что значит жизнь в отказе!

Пусть почвенник посмотрит (вместо книг)

В глаза твоему сыну, отказник.

18 апреля 1984

Конец июня, зной и лень,

Густеет синева,

И — в полночь на Иванов день —

Цветёт разрыв-трава.

Найти ее, зажать в горсти

Разящее быльё,

Былое вырвать прочь! Прости,

Отчаянье моё.

Вот — разрешение оков,

Свободы дивной клад.

Неразделённая любовь

Утрачивает яд.

Трава прекрасна и горька,

И от сердечных ран

Целит вернее, чем строка,

Сильнее, чем емшан.

Беру, поправшую поправ

Без тени торжества,

Из всех отечественных трав

Тебя, разрыв-трава.

18 апреля 1984

* * *

В этом царстве растений,

Царстве тяги земной

Больше нет средостений

Между волей и мной.

Распадаются узы,

Тяготившие дух,

Отворяются шлюзы,

Разделявшие двух.

Мне мила земляника,

Мил березок синклит —

Но трава повилика

Ничего не велит.

2-5 апреля 1993

Ты дал мне землю полуденную,

дай мне и источники вод.

Иисус Навин 15:19

* * *

Напрасно поэт проповедует страсть

И крайности славит свои:

Душа оживает, пред небом стеснясь,

В тщете отыскав колеи.

От страсти жестокостью густо несёт,

И слишком собой занята

Язычница, славящая эпизод,

Сегодняшняя правота.

Любовники свет позабыли; толпа

За Савонаролой валит, —

А сердцу любезней лесная тропа

И портик, где учит Евклид.

Где формы проникнуты мыслью творца

И соты расчислены впрок,

Вещунье, к чьим лапкам прилипла пыльца,

Посредственность — славный упрёк.

Живителен труд галилейской пчелы,

И мёд ее трезвый хорош.

Душа и не ищет иной похвалы,

Ее на испуг не возьмёшь.

Противен ей крайностей вычурный храм,

Смешна прихожан его спесь,

Открыт ее дом средиземным ветрам,

Стоит, продуваемый весь...

И ты отвергаешь разбойничий свист,

Подмостки, кинжал и вино, —

Засим одиночество, медиевист ,

Тебе на земле суждено.

31 декабря 1983 — 11 января 1984

* * *

Несчастная любовь питает и ведёт,

Полжизни озарив, всё очи не смыкает.

Ты любишь и любим, но эта жизнь — не в счёт,

А в той — безумец Лир от царства отвыкает.

Всё высмеяно в ней рассудком и судьбой,

Не выскажешь ее доверчивой подруге,

Трудом и горестями связанной с тобой;

Всё выветрилось в ней — но не смолкают звуки.

Уже и образ тот, и голос, и слова

Утрачены навек в потоке инкарнаций,

Но длится чудный гимн, таинственно жива

Твоя мучительница в сонме муз и граций.

14 марта 1988

Жил человек в Шварцвальде. Чёрный лес

И горы, горы...

Встречный мерседес

Со звездочкой на лаковом капоте

Внезапно нас слепит на повороте

И исчезает — за косым снежком,

Кружащимся над этим краем...

В нём

Водились тролли, обитал забавный

Гном, бюргерской порядочности славной

Волшебный страж. Творцу угоден он —

Не то что бакараша-плотогон

Михель Голландец: этот был верзила,

Нечистая им овладела сила,

Сердца скупал он...

В светлой полосе —

Стволы и хвоя, серпантин шоссе

Упрямо тянет в горы, на асфальте —

Не снег, а грязь...

Жил человек в Шварцвальде

И, не трудясь, хотел разбогатеть.

К лукавому он попадает в сеть,

А гном, на месте оказавшись кстати,

Беднягу возвращает к благодати:

Наш угольщик оставил блуд, трудом

Вернул достаток в сирый отчий дом,

С любимою воскресшей помирился...

Но лес шумит, угрюм...

Не изменился

С тех пор пейзаж: всё так же мрачноват,

И этот путь в горах — витиеват.

Прекрасной прозы мерное теченье,

Художественное нравоученье

В нём слышу. Не беда, что он знаком:

Сентенцию припорошим снежком,

Красы невиданной поставим ели,

И Рейн, полоской светлой акварели,

Контраста ради (или озорства)

Втесним в подрамник, подкрепив слова,

А в хвои шум вплетём строку Вивальди

Иль Моцарта...

Жил человек в Шварцвальде.

Я знал его и восхищался им

В краю родном, который стал чужим, —

Он был жрецом Урании холодной.

Я тоже тщился истиной свободной,

Значки таинственные выводил,

Мой акроним вживлял в них что есть сил,

Вселенную внедрял в число Бернулли, —