Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

На небе — ни единого грома!
На теле — ни одного покрова!
Да здравствуют славы тропы;
Земли и правды огромность!

Воде — без конца струиться!
Сердцу — раскрепоститься!
Да здравствуют жизни приметы;
И ясность дневного света!

От иллюзий — освободиться!
Как распевают птицы!
Да здравствуют руки и лето;
И — рассекреченные секреты!

Бесконечность моих устремлений —
красота, Созиданье, счастье, любовь
сразу становятся мной.

И в бесконечность уходят без промедленья.

Комочек перьев
под совиной лапой смерти,
о как ты смотришь на меня печальным оком —
чуть розоватым, тусклым угольком —
из-под ее когтей неразличимых,
о как ты смотришь… если бы я мог!

Только б уснуть этой ночью,
когда тебя уже нет.
Может, во сне, параллельном
вечному сну твоему, ненароком
я нападу на твой след.

Уснуть, закатное небо
на плесе речном, уснуть.
Пусть день двойной отсияет
впустую и два потока
вместе прервут свой путь.
Дважды ничто или дважды
все, если это хоть что-то…

…сном твою смерть отомкнуть!

Ты мертва,
почему же печаль, как живая,
из очей твоих смотрит, по-прежнему черных?

Неужели на смерть обрекается радость?
И единственно вечное — наша печаль?

Не видывал неба выше, а ветра
веселее, чем тот розоватый ветер.
Он подхватывал громадину тополь, совсем еще темно-зеленый,
на речном берегу —
а тот, пробуждаясь, таял,
как тает влюбленная нагота в другой наготе,
и трепетал очертаньями, свежий,
полный птиц,
он хохотал, бессильный остановиться,
и ликовал он, и пел,
в опьянении светотени,
и пел…

Мы спим, и наше тело —
это якорь,
душой заброшенный
в подводный сумрак жизни.

Изо дня в день —
как тяжек твой заступ, о свет! —
рыть и себя зарывать
в белые недра бумаги…

И карабкаться до передышки
в послезакатном…

…От белизны бумажного жара,
угольным солнцем сжигаем,
преображенный, взлечу.

Зеленый ветер в позапрошлом мире,
я вызолочен зрелостью своей
в расцвете вечера, исполненный природы.
Сладчайший тайный плод, я содержу
первоосновы — землю, воду, воздух,
огонь, — а вместе с ними — бесконечность.

Я свет струю — пусть золотится тьма,
толкую запах — сумрак пахнет богом,
лью звук — в просторе музыки глубины,
смакую вкус — пьет мою душу мягкость,
ласкаю одиночество касаньем.

Я — высшая из ценностей, от лона
поступка отделенная в округлость
и четкость линии. Я — это все.
Все — стало быть, вершина ничего,
все, коему достаточно себя,
чтобы… насытить честолюбье.

Мирно, весело иль серьезно,
без препятствий и напряженья,
собственным светом и тенью
играют гора и туча.

(Полнота в стороне от мира,
которой жаждет душа больная:
жить и осуществляться,
мелочей и забот не зная.)

О безумье застывшей мысли!
Чувства безмерная углубленность
и величие этих высей,
где нет ни близкого, ни чужого!

Солнцем своим и своей прохладой
играют гора и туча,
равнодушные к отзвукам эха и
к орлам. И ко всем поэтам.

Утешаются сосны
дождями; розы —
листвой зеленой; а мужчина —
женщиной, звездами,
апельсином?..

Человек стремится, быть может,
к иному небу.
И все же, все же —
к любви (не к забвенью!).

…А если уродство бездны
приоткроется на мгновенье?..

Так мелькни же, свет!
Так обрушься, тень!
Перечеркните
непрошеное вторженье!