Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

Я — здесь.
Но бесплодно это свиданье —
у моря осталась душа
рыдающей данью.

Я — здесь.
Но вам я другом не стану,
потому что плачет душа
на побережье дальнем.

Спит ребенок в коляске…

Заливаются птицы.
На дрожащие краски
солнце в листьях дробится.

Сколько тянется утро
без конца и без края:
вечность или минуту?

О мгновенном и вечном
и не подозревая,
спит ребенок в коляске.

Заливаются птицы…
На дрожащие краски
солнце в листьях дробится.

Кто?
Апрель! Одинокий и голый,
белый мой конь, мой скакун счастливый?..

Взметнулся, подобно взрыву, и росы
пролил на розы; и камни ворочал
в руслах потоков и напророчил
потопы света и птичьи взлеты.

Твой пот, твое задыханье и пена
не по-земному прекрасны…
Скачи же, скачи, о мой конь атласный!
Апрель, апрель, ты вернулся —
белый скакун
растраченной страсти!

Взглядом тебя ласкаю, не отрываю
глаз от белой лунности лба,
где сверкает угольно-черный алмаз.

Апрель, апрель… Где же твой всадник светлый?
Погибла любовь, погибла, апрель!..

Свет маяка —
словно вздох ребенка, который
почти что бог — до нас едва долетает.

…Какие просторы!..

И мнится мне,
что зажжен маяк не для морей зловещих,
а для вечности ве́щей.

Внезапно, как взрыв
пронзенной болью души,
страсти струя раздробила
тень — так настежь открыв
балкон, женщина, в ливне слез,
в наготе, простирает до звезд
порыв умереть ради смерти самой,
безумие жизни преодолев…

И — все, не вернется вновь никогда, —
как женщина или вода, —
но останется в нас, взрываясь, дробясь
огнем или отблесками огней, —
до скончания дней.

В выси — птицы пение,
а внизу — ручья.
Ввысь и вниз — стремление,
ты, душа моя.

К звездам — птиц влечение,
а к цветку — ручья.
Ввысь и вниз — смятение,
ты, душа моя.

Как черная ночь глухая
полнотою мысли моей набухает!
— Все затихает
под сенью тени!

Как проникает темень
в игольное ушко сокровеннейших откровений
глядя застывшей зеленью звездного взгляда!..
Темень, сова извечных загадок…

Земля уснула. Я один сейчас —
ее бессонный разум…

Когда б она могла,
с несметными богатствами своими,
повиноваться мне! когда бы вдруг
ум чей-то новоявленный — мой ум —
стал управлять огромным этим телом!

О яркий день,
в котором, воплотясь,
томления ночные могут стать
той силою, что движет миром!
Дай мне проснуться завтра на заре
владельцем правды,
вечной и свободной!

Существует. Я видел.
Оно меня тоже.

Глубина и черная стройность —
оно возникало опять и опять
в белой молнийной прозелени,
как дивноокое древо ночи,
чередой чарующих бездн.

И я в себе ощущал всякий раз:
своей моментальностью молния словно
леденила мои ощущенья.

Существует: я видел и даже владел.
И оно меня видело и мною владело.

Запах цветка нам дарит,
на мгновенье,
власть над судьбою;
солнце на закате
приотворяет дверь в лазурном своде,
как будто приглашая нас войти;
предчувствие неведомого счастья;
в дом залетевшая шальная птица;
и длинная секунда удивленья…

Здесь, в одиночестве и тишине,
нас только трое:
я с моею гостьей —
и тайна.
Время и воспоминанье
не из углов, как сети, состоят,
но из ячеек воздуха и света.
Бесстрашно мы идем по глади моря
утихшего. Распахнуты навстречу
сияющие окна…
Целый миг мы
царствуем над собственною жизнью!