Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

И если мало счастья, мало муки,
я жду их от тебя. Скажи, ведь прав я:
ты дашь мне все, все, что возможно,
для моего спасенья и полета?
Убьют меня? Тогда моею жизнью
навеки станешь ты, и смерти не узнаю.
Я — музыка благодаря тебе,
я — быстрый ритм и медленный напев,
я — ветер в камышах, словарь морской волны
и звон цикад, простой, народу внятный.
С тобой я становлюсь тобой, а ты
во времени всегда была и будешь.

О своих стихах скажу вам просто:
песнь Хуана Пекаря летит
от болота к лучезарным звездам.

Песнь моя, вы убедитесь сами,
временами — мертвое болото,
огонек надежды — временами.

И у песни главная забота —
помнить: не всегда звезда — звезда,
а болото не всегда болото.

Это значит, что всего полезнее
вещь одушевить. Само болото
в чистом виде лишено поэзии.

И звезда, я утверждаю смело,
не таит поэзии в себе,
как простое огненное тело.

Красота во всем. Но если ты
разглядеть ее нигде не можешь —
значит, и не будет красоты.

Мой народ и я — одно и то же.
Я, народ, вершу судьбу свою.
Это я тружусь, изобретаю,
я красоты мира создаю.

Это также я сумел познать,
что коль дважды два — подчас четыре,
пятью пять — подчас не двадцать пять.

Взять хотя бы Франко. Он обычно
счет ведет на свой особый лад.
Для него убить — как дважды два.
Дважды два, а в сумме — пятьдесят.

Смерть на чужбине! Так суда
порой уходят ночью в море
и пропадают навсегда.

Альков и узкая кровать,
и призрак смерти где-то рядом,
и руку некому подать.

А за́ морем в саду зеленом
дичает куст душистых роз
и никнет дерево лимонное.

В бреду изгнанник видит снова
в реку обрушившийся мост
и пустоту родного крова.

Знакомая равнина стелется,
а на холме стоит без крыльев
полуразрушенная мельница.

Дома немые, заколоченные,
друзья, что всё еще надеются…
Затем… окутывает ночь его.

Вижу то, что непреложно:
настоящему испанцу
спать спокойно невозможно.

Милая, по ком звонят?
Ночь глуха и бесконечна,
стон и плач — кромешный ад.

Сердце, сердце, бейся сызнова,
бейся! Море дышит так же тяжко,
как изгнанник сын его.

Отчего задребезжали
стекла? Знаешь, дочь? Под окнами
проезжают катафалки.

Ах, уснуть, уснуть! В долине
сна нет лестниц, по которым
гул шагов тяжелых слышен.

Голод, холод, нет мне ложа
кроме каменной плиты,
плащ мой — собственная кожа.

Десять лет они изводят
плоть и кровь мою, ни дня
не дают дышать свободно.

Жизнь моя — как ночь глухая,
как незримая десница,
что разит не уставая.

Сотни раз меня хотят
убивать и ради этого
воскрешать сто раз подряд.

Воскресите и убейте!
Что мне смерть, когда я жизнь
возрожу ценою смерти?

Я, истерзанный, кричу:
«За поруганную землю
встанем все плечом к плечу!»

Я — народ. И кто сегодня
поднял руку на меня,
на себя тот руку поднял.

О поденщики, вербуемые
смертью, о гробовщики!
Ведь и вам лежать в гробу!

Вы — запоры, вы — наручники,
вы — глазки́ в дверях, вы — стены,
вы — решетки злополучные.

Нас все больше, больше, больше,
вас все меньше, меньше, меньше.
Скоро всех вас уничтожим.

Бейте, бейте же,
пока подниматься не устанет
злобно бьющая рука!

Не найдете наказаний,
от которых наши муки
не покроются цветами.

Видишь, милая, уже
ветерок республиканский
все свежее и свежее.

Не печалься, мать моя,
что сынов ты провожаешь
в чужедальние края.

Тут и вымпелы, и флаги,
башни в солнечных лучах,
песни, танцы на лужайке.