Евгений Витковский - Век перевода (2006)

Лунный блик трепетал на озерной волне,
Шел священник, обижен и мрачен, —
Но король догонял и кричал, как во сне:
«Мой епископ, прильни поскорее ко мне,
Этот час нам судьбой предназначен!

Мы с тобою на праздник направим стопы,
Насладимся весельем и смехом,
Или прочь от людской удалимся толпы
И в чащобе, где нет ни единой тропы,
Предадимся любовным утехам!»

Вновь король угодил в колдовскую беду!
Где исток сих речей беспричинных?
Шарлемань, задыхаясь в любовном бреду,
Жарко старцу лобзал и седую браду,
И дрожащие длани в морщинах.

«Мы великое счастье познаем сейчас,
Миг восторга, воистину чудный;
Нам ничто не преграда, ничто не указ!
О, пойдем, о, изведаем страстный экстаз
В глубине этой рощи безлюдной!»

«Матерь Божья, ужели спасения нет?
Чем я Господа Бога обидел?»
Так взмолился прелат, чтоб окончился бред,
И кольцо в письменах, роковой амулет,
Он на собственном пальце увидел.

Мигом вспомнил епископ о чарах кольца,
И, насколько позволила сила,
Он швырнул его в темную гладь озерца;
У монарха отхлынула кровь от лица —
Чернокнижная власть отступила.

Но воздвигнуть король повелел цитадель
Возле озера, видно, недаром:
Он живал там подолгу, — и помнят досель
О монархе, что в городе Экс-ля-Шапель
Не сумел воспротивиться чарам.

Призрак Ленина призраку Сталина рек:
«Айда ко мне в мавзолей!
В саркофаге хрустальном, мил человек,
Вдвоем оно веселей.
Пусть любуются люди нашей судьбой,
Пусть хотят быть как я, как ты.
Заходи, рябой: пусть на нас с тобой
Наглядятся до тошноты».

Но Сталин Ленину молвил в ответ:
«Тоже мне, вечно живой!
Осточертел за столько лет
Народу вождь восковой.
Но перемены приятны сердцам,
И скажу, обид не тая:
Мавзолей — не место двоим жильцам,
Только лишний — никак не я».

И Сталину Ленин сказал: «Лады!
Вселяйся в мою избу!
У людей пусть не будет большей нужды,
Чем увидеть тебя в гробу!
Пусть прах мой в землю теперь уйдет
(Замешкался я чересчур!),
А твой черед — зазывать народ
В наш музей восковых фигур».

Смотрел с горы высокой Иисус
И рек — был мыслей ход Его таков:
«Весь мир Мне ляжет перстью под стопы,
Коль Я средь меньших меньшим стать решусь,
Коль стану сорняком средь сорняков,
Коль стану человеком средь толпы.

Зрю дом и пашню, женщину, дитя,
Добротворения высокий дар,
И жизнь, и смерть проходят предо Мной;
А ныне день Мой мечется, летя
Пожаром, чтобы вновь зажечь пожар,
Чтоб воспылал в конце весь круг земной.

Ты, подлинно объемля Небеса,
Не будь к мольбе о разъясненьи глух,
Я — это Ты; кто даст надежный знак,
Что Ты и Я — одно, что это так;
Открой Мои земные очеса
На всё, что суть Отец, и Сын, и Дух!

Отец, и Сын, и Дух! И всё — одно!
Ты — человек, Ты равен всем иным?
Но это значит — Ты и червь, и дым,
И не Творец Ты, но земная тварь:
Нет, царство Неба не Тебе дано,
И разве что среди людей Ты — царь!

О, дай свободу Мне, Я слишком слаб,
Творенью не сули неторный путь:
И алчу Я, и жажду отдохнуть
От бремени, что на меня легло…
Пусть послужу как человек, как раб,
Пусть буду человеком…» Тяжело

Пал Иисус, зарывшись головой
В сухие терния, и так лежал,
Как в судороге, и терзал траву,
А сумрак наплывал и приближал
Грядущий день, являя наяву
Дня мирового холод мировой,

И остужал чело… Он встал с земли,
С лица морщины горькие сошли,
Глаза светлее стали. И тогда,
Стерпеть не в силах детского стыда,
Вздохнул, смеясь и плача наконец:
«Прости Меня, мой Сын и мой Отец!»

Я по деревне брел один,
Был гулок каждый шаг;
В окошках тусклый керосин
Едва светил сквозь мрак.
И ткач седой сказал мне так:
«Мой дом скитальца ждет», —
Гостеприимный, как рыбак
Генисаретских вод.

Выл пол в каморке белой чист,
Посыпанный песком.
К распятью — пальмы желтый лист
Прильнул под образком.
Благодарение судьбе!
Я лег, и в тот же миг
Ушел, закрывши дверь, к себе
На цыпочках старик.