Евгений Витковский - Век перевода (2006)

А шепота шелк? — Был он или не был?
— Не знаю… Но луга весеннего вдох…
И вестью весны, далекой как небо,
твой оклик, Анна: теплом, врасплох…

Как трогателен плохой поэт. Годами
о нем молчали, а потом забыли понемногу.
Вот он, потрепан, сед, вышагивает в драном
пальтеце, с болтающейся пуговицей, вверяя
неизданное ледяному ветру — весь порыв и гонор.
Издали злоба, зависть на его лице такой нездешней
печалью выглядят — особенно на фоне
знаменитых, захваленных продажной прессой,
всех тех, кого приветствуют восторги
торгашей, авантюристов, овации концертных залов.
Обвив венком из слез чело апостола по плешь,
жизнь вознесла мечты его отрочества, и он всё больше
верит им. И даже худоба его — последствие дурного
питания, чахотки — тоже стиль. Как в книге.
Зря говорили — критика, литература.
Идеализм — он. Он — истинный поэт.

Тому, кого я вглубь себя упрятал
И в тайне ото всех ношу в себе, —
Ребенку, кажется, не по себе,
Обиделся.

Сопит, пыхтит — колотится сердечко
В моем; что ему в голову взбрело? —
Улыбку будто смыло; морщит лоб,
Набычившись.

Я делом занят, я с людьми встречаюсь.
Я говорю им: «здрасьте» и «а вам
Как платят?» И «а как же, передам»,
«А вам куда?»

Зачем-то останавливаюсь там же,
Где и трамваи. Из-за труб луна
Поглядывает. Надо мной она,
А я под ней.

Поглядывает. Ждет. Остановилась,
Всё неувереннее влажный взгляд,
Всё гуще облака, вот-вот назад
Упрячется.

На повороте достаю бумажник,
И ветер вдруг слегка, как чья-то кисть,
Ворошит волосы: ну обернись,
Да что же ты?..

Скользит неслышно солнце по скале,
Некому высечь из нее вино,
Крест на краю замшел давным-давно, —
Иду себе.

Под вечер ключ в двери моей скрежещет,
То вверх, то вниз снует кадык — я ем.
Без ласки засыпаю, и совсем
Не боязно.

Но тот, кого я всё ношу во чреве
Души, ребенок, мечется во мне,
Брыкается, не засыпает — не
Понимает.

Садится, озираясь, в темной спальне,
Глазищами сверлит меня насквозь,
А в дрожи губ: да что же ты? Небось
С ума сошел?

Сам не свой, уж неделю, днями
брожу, а мысли все о маме.
Как, скрипя бельевой корзиной,
шла она вверх лестницей длинной.

Я ж в прямоте былой ребячьей
вслед орал, заходясь от плача,
как шмотье ее ненавижу.
Меня пускай несет на крышу.

Как молча шла она, раз надо,
и ни попрека мне, ни взгляда,
как рвались, лучом раскрашены,
врозь и ввысь штаны и рубашки.

Заново б, — когтит раскаянье.
Где теперь — вон какая она!
Серым по небу прядей небыль,
синьку разводит в воде неба.

Я и весел, и в охоте,
Когда еду я к Дороте,
Забываю о заботе,
Лишь приеду я к Дороте,
Восхитительны те гроты,
Где сидел я у Дороты,
Меркнет злато — я скажу, —
Коль с Доротою лежу.
Да и в целом, кроме чести
У Дороты всё на месте.

Ты был убит. Я — как и ты — убит.
Стрелою смерти — ты, а я — любви стрелою.
Бескровья — ты, я — бледности не скрою.
Тебе — явь свеч, во мне ж — огонь сокрыт.

Ты сверху тканью траурной покрыт,
Я изнутри пленен был темнотою,
Тебе связали руки , — я рукою
Могу пошевелить, но цепью мозг обвит.

Но ты молчишь, а я смолчать не смог,
Лишен ты чувств, — от боли я страдаю,
Ты — словно лед, а я в аду пылаю.