Алла Кузнецова - Живучее эхо Эллады

Томимы осадой, на новости падки,

Глядевшие начали строить догадки,

Зачем, почему, для чего и откуда

Явилось такое прекрасное чудо.

Они зашумели в неистовом споре!..

Одни предлагали столкнуть его в море

(С какой это стати и в кои – то веки

Деяния добрые делали греки?!).

Другие твердили: – Коня у дороги

Оставили нам олимпийские боги,

Точь-в-точь как палладий! Неужто забыли?!

Дар явно с Олимпа – нет признаков пыли!

Но Лаокоон, мудрый жрец Аполлона,

Взобрался на камень, вещая: – Урона,

Я думаю, Трое прекрасной не будет,

И после никто никого не осудит

За то, что подарок врагов наших цепких

Огню предадим иль порубим на щепки.

Конь – греков! Мне ведома их деловитость!

Не дар от богов, а военная хитрость!

Небось, Одиссей, что на выдумку падкий,

Оставил на горе нам эту загадку!

Троянцы! Не надо нам подлого дара!

Он бросил копьё – и от злого удара

Весь конь содрогнулся и в брюхе дощатом

Металл зазвенел многозвучьем богатым.

Но этого звона не слышали люди —

Так сделали боги, всесильны по сути:

– Какие-то злые пошли человеки!..

Мне, честно сказать, что троянцы, что греки…

Но Зевсу в ответ промолчала Афина:

В коне Одиссей! А Лаэртова сына

Она почитала – он был ей по нраву…

«Всех судит отец не по должному праву!

С такого суда только больше разлада…»

И разум троянцам затмила Паллада.

Теперь не услышат оружия звона,

И будет надёжной такая препона:

Потешатся, радость вкусив, ротозеи

И в Трою потащат коня Одиссея!

Предали забвению Лаокоона,

Но вот пастухи подвели к ним Синона,

Хитрющего грека, что, сетуя громко,

Слова выговаривал голосом ломким,

Размазывал слёзы по жалкому лику

Ладонями грязными. В горе великом

Заламывал руки, кусал их до крови,

Свой взгляд нечестивый упрятав под брови.

И тронули эти Синона уловки

Толпу присмиревшую: очень уж ловко

Играл свою роль этот друг Одиссея,

Вздыхали троянцы, ахейца жалея.

– О люди!.. Зачем так безжалостны боги?!

Когда мы просили счастливой дороги

В далёкую Грецию, боги велели

Им жертву воздать в человеческом теле.

Костёр утолили сосновою жердью,

Провидец – Калхас, что высматривал жертву,

Ходил между нас, что глухой постоялец,

И вдруг – на меня указал его палец!

Связали меня и к огню потащили,

Я был им послушен, как в храме учили,

Когда же огнём полоснуло по телу,

Вся плоть моя юная жить захотела!

Переча богам, изорвав свои путы,

Я долго бежал тростниками, покуда

Свои корабли не увидел на море…

Теперь я скиталец!.. О горе мне!.. Горе!..

Троянцы поверили греку Синону,

И молвил Приам, верен людям и трону:

– Не плачь и надейся: мудры наши боги!

И то хорошо, что порядки их строги.

От строгости этой нам горя не станет!..

А конь для чего этот в греческом стане??

«Ну, вот он, вопрос!.. Наконец-то дождался!..

Не ради ль него я в Троаде остался?!»

Синон, что не успел ещё остыть

От роли жертвы, вновь явил старанье,

Призвав богов свидетелями быть

«Правдивости» его повествованья.

«Чтоб видеть утро завтрашнего дня

И Трою павшую, я словом горы сдвину!»

– Воители оставили коня

Умилостивить гордую Афину.

Чтоб не дошло до сотворенья зла,

Порадовать задумали герои

Богиню, что разгневанной была

Хищением палладия [41] из Трои.

Конь, что палладий, тот же самый щит

Для вашей Трои. Ко всему – прекрасен!

Его бы надо в город затащить