Алла Кузнецова - Живучее эхо Эллады

Элиды «кормчий» был, как прежде, жив,

Судил и правил, телом здоровея.

Геракл, двенадцать подвигов свершив,

Не слыл уже слугою Эврисфея.

С надёжным войском шёл теперь герой

Туда, где был униженным когда-то,

Убить врага отравленной стрелой,

Кривой душою одарив Таната.

Над Авгием зависла смерти тень —

На выручку спешили доброхоты,

И страшен был отмщенья жданный день,

Хоть боль обиды высушили годы.

Кровавой схваткой всё предрешено,

Где люди людям – просто вражья стая.

Стрела Геракла, ведомо давно,

Карает смертью, промахов не зная.

Элиду возложив к своим ногам,

Геракл увидел радость в смуглых ликах,

И жертвы, принесённые богам,

Невиданными были для великих.

Оливами равнину обсадив,

Назвал священной, посвятив Афине,

В честь бога Зевса игры [13] учредил —

Зовутся Олимпийскими и ныне.

Оставив дом ни свет и ни заря,

Багаж нехитрый водрузив на спину,

Герой – невольник Грецию покинул

По прихоти зловредного царя.

Из слухов, что ползли издалека,

Царь выбрал те, что для него бесценны:

«Теперь-то ты попляшешь, сын Алкмены,

Пока поймаешь критского быка!..»

На остров Крит отправил Посейдон

Царю быка для жертвоприношенья,

Царь Минос предпочёл своё решенье,

Жестокой ссоре задавая тон.

«С какой я стати буду приносить

Быка, что дарен мне, кому-то в жертву?!»

Он долго любовался мягкой шерстью,

Погладив холку, дал воды испить.

«Ты не погибнешь – будешь мне усладой!»

И, не нарушив жертвенный закон,

Царь подменил быка своим быком,

И сам отвёл подаренного в стадо.

Когда о смертных ведомо богам,

Их голосу не внять – себе дороже!

Они карают (и как можно строже),

Причислив тут же неслухов к врагам.

И с Миносом так сделал царь морской —

Он бешенство наслал на свой подарок.

Бык, почерневший, как свечной огарок,

По острову носился день-деньской.

Покой там людям только ночью снился:

Взбешённый бык всё рушил на пути.

– Владыка моря, – царь вскричал, – прости!..

А Посейдон смеялся и глумился.

Геракл поймал и укротил быка —

Сказать легко, да трудно было сделать!

Герой, не чуя собственного тела,

По острову носился, и рука

Сама не раз тянулась за стрелою,

Но будто останавливал – «Не смей!» —

Ехидный, надоевший Эврисфей,

Путь заслоняя царскою полою.

Геракл тут же приходил в себя,

Отдёргивая от колчана руку,

Летел вперёд по замкнутому кругу,

Забыв про смерть и сам, как бык, сопя.

Когда столкнулись два могучих тела,

Ослеплены невиданной борьбой,

Победу оставляя за собой,

Герой покончил с половиной дела.

Путь морем (с Крита на Пелопоннес)

Предстал другой нелёгкой половиной:

Управится ли с бешеной скотиной,

Что может придавить его, как пресс?

Но тело укрощённого быка

Качнулось у героя под ногами,

И он забыл, манимый берегами

Любимой Греции, недавнего врага.

Спокойно лёг спиной на бычью спину

И плыл, упрямо глядя в небеса,

Желая видеть добрые глаза

Воительницы и сестры Афины.

Благополучно завершив свой путь,

Геракл был счастлив, что избегнул горя,

Но сдрейфил царь:

– Скотинка – бога моря…

Пусть лучше убежит… куда-нибудь!

Бык вздрогнул и по-новому воскрес

Таким, как был – в разумной гордой силе,

Подняв рога, что облако пронзили,

Понёсся через весь Пелопоннес!..

Блистая красотой, учуяв волю,

Достиг он Аттики, где встреченный Тесей,

Герой Афин, собравшись силой всей,

Убил быка на Марафонском поле.

Опять к Гераклу царь послал Копрея:

– Скажи, что рано праздновать победу,

Пусть времени не тратит, а скорее

Во Фракию несётся к Диомеду!

Там, говорят, невиданные кони,

Но к бистонам [14] нога моя не ступит,

И коль Геракл гривастых не угонит,

Не выпросит, так пусть за деньги купит!

Во Фракии и вправду были кони,