Евгений Евтушенко - Счастья и расплаты (сборник)

Я думаю, что с той поры у него появилось какое-то недоверие ко мне, которое я вполне понимаю. Мы с ним встречались несколько раз довольно мирно, но холодновато, когда я приходил к Ольге Ивинской, работавшей или литконсультанткой, или зав. отделом поэзии в «Новом мире». Она кутала в невесомый белоснежный платок свои плечи, и всем вокруг становилось тепло, но с напечатанием стихов у меня что-то там не сложилось. Твардовский был строгонек, особенно к поэтам. Однажды он подписал одно мое стихотворение в печать – что-то о греческих партизанах, но потом сам его и забраковал. Доверие настоящих писателей завоевывается постепенно, а я слишком много писал газетчины на злобу дня, и это вполне могло заслуженно вызвать неприязнь упражненческой несерьезностью, хотя она соединялась у меня странным образом с беззаветной радостью писать и обожанием чужих стихов. Мне еще предстояло влюбиться и в ваншенкинские стихи, и винокуровские, и многому научиться у них обоих. В 1952 году Николай Грибачев, в чей семинар на Совещании молодых писателей меня, как на испытание, злорадно, но полезно запихнула судьба, написал разгромную рецензию на мои стихи, нападая на меня за мое подражательство Маяковскому и утверждая, что поэт из меня не получится. Я имел смелость не согласиться с его окончательным выводом, но исходные его аргументы – увы! – были справедливы, и я это осознал полностью. Я понял, что от Маяковского и особенно от Маяковского в кирсановском варианте надо было уходить, и чем скорей, тем лучше. Но не куда-нибудь, а к себе самому, в свои корни, в свое сибирское детство. И я начал писать по-другому, хотя меня долго еще преследовала газетная болезнь – страх, что меня забудут, если я не буду постоянно печататься. Но признаюсь, что до сих пор совершенно искренне обожаю печатать стихи именно в газетах, ибо они дают чувство пульса жизни, в котором перестукивается с читательскими пульсами и твоя кровь. А я больше всего на свете, ей-богу, люблю не себя, а других людей, для которых я и пишу, и дышу, и хочу, чтобы мое дыхание переходило в их дыхание и наоборот.

Стихотворение Ваншенкина «Мальчишка», а также «Гамлет» Винокурова, прочитанные на заключительном вечере Совещания молодых писателей со сцены клуба печатников на улице «Правды», выжали слезы из глаз даже у такого рафинированного дегустатора поэзии, каким был Илья Эренбург, а меня заворожили чистотой и человечностью на фоне холодновойновой рифмованной публицистики грибачевского типа:

Каким облегчением после бряканья этого ржавого металлолома услышать ваншенкинское:

или винокуровское:

Сегодня для многих читателей те два стиха Ваншенкина и Винокурова, может быть, покажутся в лучшем случае просто-напросто трогательными и милыми, а тогда для меня они стали двумя большими событиями. Эти молодые фронтовики-поэты, уже однажды спасшие нас во время войны, снова протянули руку следующему – нашему поколению и показали путь к спасению поэзии через возвращение к тому, что тогда вдруг исчезло, – к задушевности. Эти два стихотворения, в которых не было никакого ораторского пафоса, остаются в моем благодарном понимании дорожными знаками, указавшими мне единственно правильное направление – к душе человеческой. К сожалению, если у меня сложилась личная теснейшая дружба с Винокуровым, с Ваншенкиным она что-то никак не получалась. Он был по-прежнему ворчлив, а я, по его мнению, по-прежнему легкомыслен. Правда, мы с ним однажды в общем романтическом порыве едва на Кубу вместе не направились, да еще с пылу с жару чуть не прихватив с нами Солоухина, а заодно и винтовочки, послав нашему правительству после нападения на этот остров просьбу послать нас туда добровольцами, защищая свободу, но нам отказали. Спустя полвека (!) одна неразлучная парочка двух журналистов-полуночников – Жиндарев и Берман – цинично напала на меня за этот пусть наивный, но совершенно искренний и благородный порыв, на что они и подобные им люди, по-видимому, не способны, ибо для них не существует сочувствия внутри семьи человечества. Я все-таки в конце концов поехал на Кубу, как ворчливо высказался Ваншенкин, «по своим каналам», где принял участие как сценарист в фильме Калатозова и Урусевского «Я Куба», сейчас показываемом с подачи Фрэнсиса Форда Копполы и Марти Скорсезе как учебное пособие во всех киношколах мира. А Ваншенкин занимался своим делом, став классиком советской песни. Его «Я люблю тебя, жизнь» на музыку Колмановского в свое время я предложил сделать гимном России и до сих пор жалею, что пока так не случилось. Незабываемы и другие песни: «За окошком свету мало», «Вальс расставания», «Алеша», «Я спешу, извините меня». А безвременно ушедшая жена Ваншенкина Инна Гофф, чье имя дали улице в Воскресенске, где они долго жили вместе, оставила нам в подарок чудесную песню «Русское поле» на музыку Яна Френкеля.