Никакой, к счастью, нет поколенийной стебности, за одним исключением – страх допустить что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее сентиментальность. Немножко все-таки иногда воздуха не хватает, потому что стихи настолько переполнены собственным лихорадочно горячечным дыханием, все-таки сдерживаемым одновременно властным и подчас холодным умом, а когда натыкаешься в конце книги на тираж стихов такого уровня, то взвыть от несправедливости хочется. Всего 250 экземпляров! (Книга была все-таки издана тиражом в 2 тысячи экземпляров, но который, разумеется, разлетелся. – Примеч. авт.) Давным-давно Кудимовой позарез необходимо полное издание со всеми ранними стихами, включая поразившую меня когда-то, и увы! – мало кем понятую поэму «Арысь поле». По суммарному взгляду на все лучшее, что Кудимова сделала, – это крупное явление, и его нужно крупно обнаружить.
«Среди всего необходимого…»
Среди всего необходимого,
но сразу скажем – не для всех,
есть имя крепкое – Кудимова,
как неразгрызанный орех.
Все зубы об нее обламывали
об ее мощной музы плоть,
но лишь себя они обманывали,
ее пытаясь расколоть.
Она незримым соловьинищем
лет двадцать хмурилась в лесу,
но как Микула Селянинович
явилась с книгой на весу.
Взмахнула книгой, словно палицей,
и устоял лишь кто не трус.
Покрыло землю словно падалицей
стишками в стиле а-ля рюс.
И богатырское, и женское
в ней по-казацкому сплелось,
в интеллигентско-деревенское
в «отнюдь» и все-таки «авось».
А из нее, как из провидицы,
как сводный хор: «Иду на вы!»
запели сразу все провинции
посоловьинее Москвы!
2011
Семидесятых поколенье.
Безвременье. Безвдохновенье.
Какие чувства? Сожаленье.
А как зовут нас? Населенье.
Обозначены сроком
между «Битлз» и роком,
между шейком и брейком,
между Кеннеди и Рейганом,
между ложью и правдой,
меж Кабулом и Прагой,
между хиппи и панками,
и всегда между танками…
(Из ее песни семидесятых)
Петь от имени молчащих,
быть их голосом всегда,
это как в таежных чащах
дарят голос поезда.
Может, можно отмолчаться,
не переча, не дерзя,
от высокого начальства,
а от совести нельзя.
Голос есть всегда для песни
у парней и у девчат,
чтоб их совесть спела, если
чьи-то совести молчат.
Где ты, Катя Яровая?
Ты, как раньше, не одна,
хрупкой песней прорывая
расстоянья, времена.
Дочка Екатеринбурга,
крещена в Урал-реке,
русской песни Сивка-бурка,
пела ты в Америке.
Да, гитара не горласта,
но слышна, хоть и тонка,
может быть, слышней гораздо
паровозного гудка.
Нас ничем не испугаешь,
если в нас поют, болят
до сих пор и Саша Галич,
и Володя, и Булат.
Только исповедь гитары
чуть не с кровью из горла
выжмет слезы у Самары,
и всплакнет Йошкар-Ола.
Все услышат Пермь, Саратов
и капризная Москва,
если души нам царапнут
настоящие слова.
Барды русских полустанков,
в Праге чувствуя беду,
пели песни против танков
в шестьдесят восьмом году.
Ты, Россия, не успела
спеть про все и обо всем.
Ты сама себя не спела,
но мы все тебя споем!
2008
Что за жизнь моя, Ивантера,
хоть и разница больша?
Жили недопровиантенно,
лишь бы в нас была душа.
Родились мы несвободные,
и до рези в печени,
по свободе мы голодные
и по войску певчему.
Наслаждались диалектами,
уважали черствый хлеб,
генеральные директоры
наших собственных судеб.
Нас учили Нюра с Марфою,
Кейлис Борок и Барлас
то, что совесть – штука маркая.
За ней нужен глаз да глаз.
Вроде ничего таковского
мы не сделали, сплошав,
чтоб сейчас упрек Тарковского
прозвучал у нас в ушах.
Как бы Маша с Олей гаркнули
на запутавшихся нас,
если б стали олигархами!
Женами нас Боже спас.
Но и Машина и Олина,
став родной и нам, родня —
их приданое, и Родина,
у тебя и у меня.
2011
Евгений Шинкарев
1981–2010
Детский человек
Он в двадцать восемь лет покончил самоубийством, что было ударом и для всей его семьи и любимой им девушки, с которой они собирались пожениться.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу