Михаил Ромм - Четыре птицы

Влюблённые в пламя, летящие в ночь,

Мы – искры костра у холодной реки

С порывами ветра уносимся прочь,

Как перья жар-птицы, легки.

Сверкнуть и погаснуть, упившись огнём —

Вот всё, что нам щедро дано!

Нам холодно станет, нам станет темно

И страшно в тумане ночном.

Скользят саламандры в бордовых углях,

Мохнатый костёр засыпает,

Летящие искры в блуждающих снах,

Как новые солнца, пылают.

В день холодный замерзших растений

Город зимним сумраком объят.

Как прекрасно с книгой на коленях

Погружаться в «Соловьиный сад».

Пахнет мёдом тёплая страница,

Гравий на дорожке скрип, да скрип.

Тенью надо мною наклонится

Дерева задумчивый изгиб.

Солнечные движутся полоски,

Бабочка застыла на руке.

Словно через вату, отголоски

Бури затихают вдалеке.

В ясности таинственной, особой —

Умный разговор и вкусный чай.

А реальность подлости и злобы —

Страшный сон, что снится невзначай.

С открытым ртом над строчкой застываешь —

Как тягостны прекрасные стихи!

Особенно, когда их вдруг читаешь

В потоке суеты и чепухи.

Слова точны, созвучия лихи,

Взлететь бы так, но это же – мечта лишь!

А кто-то скажет: Нет, они плохи,

Ты просто ничего не понимаешь.

В конце концов, ведь это не умно,

Губами повторять стихотворенье,

Ломится в слов неясное значенье,

Которое заведомо темно.

С любовью строить крепость для врага мне,

Завистливо таскать живые камни.

В душе моей живёт стихотворенье

Красивое и чистое, как лёд,

Оно во мне таится, как растенье,

Что из зерна наружу прорастёт.

Но чувствую в немом оцепененьи,

Как крепнет, развивается, живёт.

И я погибну в час его рожденья —

Оно меня на части разорвёт.

Над мёртвым телом, медленно сперва,

Поднимется росток, дыханье, чудо,

Зашелестят, расправившись слова.

И колосом поднимется оно,

А автора, скорей всего, забудут,

Как в почве растворённое зерно.

Ловит Грека рака на реке —

Милая словесная возня.

Мартовское солнце на щеке,

Рыхлая рассыпалась лыжня.

Тени в синих прячутся буграх,

Ослепляет белизною снег.

Красный рак кусается в руках,

И без рака у реки рыдает грек.

В этих реках просто проку нет,

Мир реально нереален, хоть умри.

И в руке не стёклышко – секрет,

У секрета пустота внутри.

Как собака, радуюсь кусту.

Рак умрёт, а я до неба

ВЫРАСТУ.

Такой обычный, мелкий случай!

Колёс небесных поворот.

Ноябрь ледяной и жгучий

В объятия свои берёт.

Вот в этом воздухе морозном

Горят в магическом стекле

Воспоминания, как звёзды,

Запечатлённые во мгле.

Смотрю на них, как посторонний,

Так незначительны они!

Теряются на небосклоне

Едва заметные огни.

Но я один владею тайной —

Увидеть цвет, услышать звук,

И для меня они реальны,

Реальнее, чем всё вокруг.

В сочетании звуков и мерности фраз,

В ритме смыслов и звоне созвучий

Есть какая-то тайна, связавшая нас

Тонкой нитью, прочнее паучьей.

Лихорадочный бред – твёрдой веры каркас,

Что удержит от бездны над кручей.

Тени ярких видений, невнятно подчас,

На поверхности выбросит случай.

И неважно уже, что случится потом:

Шёпот кухонный – рёв стадиона;

Ждёт кого-то успех, а кого-то дурдом, —

Стих, однажды произнесённый,

Будет остро мерцать в ясном небе ночном,

Над пространством пустым вознесённый!

…который час? – его спросили здесь,

а он ответил любопытным – вечность.

Поэт с утра к окну подходит,

И смотрит пристально на снег,

И незаметно, мимо вроде

Течёт в окне за веком век.

Снежинки в вечность ускользают

И исчезают, снегом став,

Со временем слегка меняя

Его химический состав.

Они блестят под тёплым взглядом,

Рождая тысячи картин,

И я стою, как будто рядом,

Но он – поэт – всегда один.

И он меня не замечает,

Он в грёзах собственных живёт,

И всё, что нас объединяет —

Снежинок медленный полёт.