Виктория Янковская - По странам рассеяния

Все Чили на весло похоже,
Что тянется от Севера до Юга:
Весь Юг — навеки заморожен,
А Север — у Тропического Круга.

Желтым пламенем, как свечи восковые,
В бурой зелени сияют тополя.
А вдали — вершины снеговые:
Вся в контрастах Узкая Земля .

Узкая-преузкая — вдоль моря
Тянется она из края в край:
Счастье — есть. Но выше меры — горе.
В хаотичной смеси — Ад и Рай.

Орошенные сады богатых,
Как оазисы встречаются подчас,
И красавицы, увешанные златом,
С поволокою кастильских глаз.

И беззубые, но завитые девы,
Мишурою прикрывая наготу,
Преисполнены соблазном Евы,
Бдят отчаянно на жизненном посту.

Здесь — неравенство с времен творенья:
Восемь женщин на мужчину одного!
И в восторженном самозабвеньи
Полигамия справляет торжество.

Эмигранты всевозможных наций
Забывают свой родной язык:
Так легко закон ассимиляций
Победил международный лик.

И чего б не сделали законы —
Сотворил Природы мощный глас:
Мавританские укрытые балконы —
И призывный блеск Кастильских глаз …

Жизнь брызгами своими щедро мечет,
А собирать — найдется водоем.
И звук покамест незнакомой речи
Становится милее с каждым днем.

Какой-то неизвестный переулок
В чужом чилийском городе опять
Находит в сердце теплый закоулок,
Себя любить заставит и страдать.

Страдать лишь потому, что все не вечно,
Что носит нас по всей земле теперь,
Но день пока неведомый, конечно,
Придет, чтоб затворить и эту дверь.

В любом отрезке времени найдется
Такое милое, что будет жаль…
Но сердце стерпит… Лишь тогда порвется,
Когда испишется Судьбы скрижаль.

Печально оттого, что осень здесь в апреле.
В листе кленовом утопают до колен,
Уснувшие в шуршании аллеи…
А в Кордильерах белоснежный плен.

И то, что горизонт снегами здесь граничит
И веет холодом в закатные часы,
А в полдень — зной… От этого двуличья —
Лишилась жизнь своей простой красы.

Как зябнут хризантемы посреди газонов,
Как будто их ноябрь прижал своей рукой —
И в этой неурядице сезонов
Душа моя утратила покой.

Мне грезится цветенье диких абрикосов,
Багульник видится в пригревах четких скал.
И я совсем больна — больна большим вопросом:
Ужели для меня Восток навек пропал?

Два мохнатых шмеля копошатся
Только в цинниях плотно-махровых —
Тяжелы их тела для петуний,
Даже роза качнется от них…
Две колибри-красавицы мчатся
С легким присвистом мало-знакомым:
Невесомые птички-колдуньи —
Чисто южный особенный штрих!

Взмахи крыльев ее, как пропеллер;
Длинный клювик впивается в венчик,
И петуния ей отдается,
Замирая в порыве любви…
Это гномичий крошечный веер —
От невинности он беззастенчив…
С легким присвистом кормится-вьется —
Лишь нектар в ее теплой крови…

Собираю опавшие листья
Всевозможнейших форм и цветов.
О короткой зеленой их жизни
Размышляю под шорох шагов.

Широко разметались аллеи.
Догорающий блеск и печаль…
Ежегодно в истоках апреля
Прихожу к тебе, Парк Форесталь!

Чей-то шепот… Записывай строки…
Шелест листьев ли? Голос ли мой?
Есть в душе неизменные сроки
С безудержным стремленьем домой…

Разве были такие, что спали
При цветенье акаций весной?
Расставаясь потом не рыдали
Под осенней октябрьской луной?

И тоскует душа, как недужный:
Журавли… анемоны… капель…
Но здесь — осень, в Америке Южной,
И чудит по-чилийски апрель.

Лежу я в резиновой лодке
На крыше красного форда —
Себя ощущаю пилоткой,
Ловящей в ветре аккорды.