Наталья Рубанова: Челопарк

дергаю за ниточки куклу:
она, как и я,
обтянута кожей,
у нее натуральные: кости,
глаза, волосы, зубы, п р о ч е е.

baba доживает до человека,
говорит обезьяна в рясе, и уточняет:
если, конечно, процесс дрессуры
ее не забивает.
да ну, поднимает брови кукла,
лукавишь:
baba — просто твоя иллюзия…

а вот и нет,
морщится обезьяна в рясе,
а вот и нет, blja budu!..
ого, усмехается кукла;
да-с, вторю я
и вижу — словно б со стороны, —
как дергают меня
за серебристую нить,
ту самую…
я — ростовая кукла, кожа да кости!
у меня — трогайте, xaljava — натуральные:
кости, глаза, волосы, зубы, п р о ч е е…

доживаешь до человека?
любопытствует обезьяна в рясе
и, не дождавшись ответа,
укоризненно трясет головой:
странно, что ты до сих пор цела…
о н и после такой дрессуры
бы-ыстро ломаются…
признавайся, бесстыдница,
когда именно ты перестала бояться?

смеюсь одними зрачками:
мои губы пропитаны — силикон? —
в и ртнутым Луны поцелуем,
потому-то и вырастают у них ноги,
потому-то и идут губы мои на свободу…
когда же у них появляются крылья,
они тотчас устремляются к другим губам,
и даже строгое «Я» ничего, видите ли,
не может с этим поделать…
ну не смешно ли?..

поцелуи
на марсе
по расписанию

…выключенный мобильный,
стеганые лоскутные одеяла вместо штор,
котурны у изголовья вместо з а п и с о к,
сачок для бабочек,
красные подошвы туфель Christian Louboutin,
Брют-Лоран-Перье , а значит —
пятьдесят пять лучших виноградников аппеласьона;
повторять: «Мениль-сюр-Оже, Оже, Авиз, Кроман…»
или: «Шуйи, Амбоне, Бузи, Тур-сюр-Марн, Лувуа…»,
а еще: лёд, запах сандала, «девайсы» для взрослых:

в сексе
она
любит

мои персонажи ходят по улицам,
едят снег,
пьют солнце,
летят под землей,
ползут по небу:
птицы?..
кроты?..
безделушки, забытые моей оболочкой на каминной полке
Орландо?..
мои персонажи пьют у метро — пиво,
водку — по клубам,
красное — у каминной полки Орландо
и, то и дело меняя пол,
мечтают о «модильяневских», «ренуаровских», «гогеновских»
—
и прочая — женщинах
(о, они все еще мечтают о женщинах…
смайл, скобку закрыть).
мои персонажи сдают белье в прачечную «Диана»,
не помня, когда дева-охотница поразила их — от скуки, la-la, —
ядовитой стрелой,
поэтому они — эти и те , не ведают, что мертвы:
редакторы, читающие мои тексты,
издатели, издающие мои книги,
рецензенты, пишущие «о прозе эНэР» —
главном моем персонаже,
который, легко калькируя Анахаты,
кадрирует их и, разбивая объектив о мостовую,
артистично лжет —
да только и делает, что лжет,
лжет во спасение.

розовощекое граффити радужных капель
в панцирной сетке памяти

пульс зевая пеленгует словечко «норма»

балтийский воздух
лечит от тополиного
из хлопка
из снега
из ваты приторной шитого (в шутку) тангерос

техника визуализации дешевеет
если кнопки «del» не существует
можно легко придумать

пОМни
и тебя вылечат
пОМни
при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна
на Невском на Невском

граффити сердца линяют
и вот оно уже как живое
совсем как живое
ну или почти

spasibo

дозированная LЮ-LЮ,
приснившаяся моему доппельгангеру, —
ясно, клинический.
«а что — не он?» — умничает доппельгангер
да шлет мессиджи nathalie-la-nathalie,
делит метлу на ноль,
складывает Пандоре в гроб вещдоки,
вмятины да пробои ауры
особо ценными экспонатами называя.

«доппи-доппи, я тебя съем!» —
тявкает свалившаяся с Лилит Лиса,
повесившая намедни Колобка
в одном из лабиринтов пространства без вариантов.
«доппи-доппи», — ластится,
вцепляясь через секунду — ему? мне? — в горло:
…
так мы остаемся без двойников и,
счищая с зеркал амальгаму,
канаем
сквозь стекло
в Летку.

«tы свеча-свеча-свеча,
унесi мою печалЪ
zа дремучiя леса,
zа земныя пояsа,
zа далёкiя моря,
zа любовны якоря,
zа горы выsокiя
в завоdi глубокiя:
пуsть живёt там tриста леt,
kаk русалка, пусtь обеt
даst назаd не прихоdить,
не морочиtь, не томиtь,
не sмущаtь ни wолшебsтвом,
ни уныньем, ни персtом,
wолхоvаньем,
vорожбоi,
кожей мяtноi, sолнцем, мглоi,
ни пеsком на берегу,
ни sтогами на лугу,
ни собакой,
ни котом
ни tогДА и ни поtOM» —