Екатерина Таубер - Одиночество

Века скалистый остров спит
В пучине брошен и затерян,
Здесь ноги мрамор холодит,
Здесь даже голос бурь размерен.

В высоком храме — тишина,
Венки неяркие на плитах.
И только неба пелена
Гробниц касается забытых,

Да в час прибоя иногда
Соленая их лижет пена.
И снова сонные года
Текут над нами… Неизменно…

На крышах сушится белье,
Летают голуби и ветер,
И море в жалкое жилье
Стучится грозно на рассвете.

И на рассвете я дышу
Соленым воздухом свободы.
Не жалуюсь и не ропщу
И не кляну земные годы.

И если даже дом снесет
Волна высокая прибоя,
Тот чудный мир и воздух тот
Всегда останутся со мною.

Как много надо потерять,
Какие вытерпеть невзгоды,
Чтоб утром солнечным дышать
Соленым воздухом свободы!

Тогда чернели кипарисы
За монастырскою стеной
И зной июльский, белый зной
Лился из раскаленной выси.

И старый лодочник стоял,
Гребя с улыбкой безучастной, —
Не первой пары лепет страстный
Он за спиною услыхал.

В его морщинистых руках
Весло покорное скользило.
А море пело и грозило
В давно сожженных берегах.

Невыносимый полдня жар
Мешался с вкусом поцелуя,
Ресницы жадные, ликуя,
Скрывали тлеющий пожар.

И лишь в последней глубине
Пел тайный голос о разлуке, —
О смерти, гибели и муке,
О долгожданной тишине.

Ни плеч, ни рук, ни губ моих не тронешь.
Пройду, как смерть, безмолвна и строга.
Лишь имя повторишь, затверженное в стоне,
Когда-то царь, а вот теперь — слуга.

Я так хочу! Я ныне тайну знаю!
Ее хранят упрямые уста.
Пусть безрассудная, жестокая и злая
Я древом буду твоего креста!

Он говорил о смерти ранней.
В углах сгущалась синева.
В какой стране, в каком романе
Я эти слышала слова?

Чью роль забытую читала?
Чей тайный жребий изжила?
В тот вечер небо было ало
И мысль отчетлива была.

Глаза спокойные следили…
Я захотели, я пришла
Чужой любви измерить силу,
Глядеть в чужие зеркала.

Он долог был последний вечер.
Не так ли долог день Суда?
Предсмертные, простые речи
Не забывают никогда.

Я помню все, что можно вспоминать,
Что сохраняется от встречи,
Что, как тягчайшая вина,
Мне душе медленно увечит.

То каменный, застывший лик,
Враждебный голос, смех жестокий,
То вдруг срывающийся крик
И поцелуи, и упреки.

И ревности бессвязный бред,
И страсть, которой нет ответа;
Которая оставит след
Лишь в тайных знаниях поэта, —

А женщину не озарит
Мечтой возвышенной и новой,
Не уведет, не воскресит
Для жизни чистой и суровой.

То облака, плывущие над садом,
В дождливый день глазами провожать,
То слушать голос, зазвучавший рядом,
И ни мольбы, ни слов не понимать:

Как будто тот глухой и страстный шепот —
На незнакомом, чуждом языке,
Услышанном, как дальней бури ропот,
Иль крики утопающих в реке.

И не припомнить смутного значенья
Тех в пустоту срывающихся слов;
И только слушать их в оцепененьи,
И вечно плыть за стаей облаков.

Совсем иные, кроткие мотивы
В дыханье дней замедленных звучат.
Проходит вечер без тоски ревнивой,
И, как сестру, целует ночь закат.

Молчат часы. Котенок спит в корзине;
В раскрытой книге прелесть новых встреч.
Но стекла окон так нежны и сини,
Что жаль огонь насмешливый зажечь,

Иль молвить слово… Бедный друг, немного
Таких недель у каждого из нас.
Года, года о них мы молим Бога
И вспоминаем их в последний час.

О, вечных возвращений круг!
Случайная мила мне встреча.
Мой верный недруг, нежный друг,
Тебя ли нынче не замечу?