Аглаида Шиманская: Я вам прочту

Пить по утру душистый кофе,
Бродить в халате, ждать письма,
Смотреть в два зеркала на профиль,
Довольной быть собой весьма,

А лето проводить на даче,
Готовить уголок себе,
Не слышать, как ребенок плачет,
Не думать о чужой судьбе…

Нет, не хочу! Ах, нет, не надо!
Мне неприятен образ тот,
Я лучше обойдусь без сада,
Где все так благостно цветет.

Ей этот мир и мал, и тесен,
Она бесчувственна на зов.
Навеет сон, разбудит песней,
Затопит ливнем лучших слов.

Пришла и надо мною встала,
Не отходила до зари,
Меня душила покрывалом,
Шептала мне: «Умри, умри!»

И вдруг у ног легла прибоем,
Вся в кружевах морской волны:
— «Мы снова встретимся с тобою
И будем вновь разлучены».

Нежданно прибыла в карете
И длинным шлейфом шелестит —
Нет большей радости на свете,
Чем этот царственный визит.

Не с дудочкой приходит Муза,
А надвигается грозой,
И с ней не заключить союза,
Не удержать ее мольбой.

В квадратике, прибитая гвоздем,
Живу, терплю, а надо мною — дом.
Вокруг построены дома другие,
И место есть, и улицы большие,
А мне не повернуться, не вздохнуть
И я жива как будто бы чуть-чуть.
Стучит, стучит в груди мой молоточек,
Вбивает гвоздик жизни все короче.
Прекрасен мир, небесный и земной —
Там, где-то звезды светят надо мной,
Там, где-то солнце день согреет.
Не все ль равно! Дожить бы мне скорее!
Печали и терпенью есть предел.
Квадратик мой всю душу мне заел.

Повис маляр в окне открытом
И машет кистью на лету,
А в небе золото разлито,
И божий ангел на посту.

Стоит — и ветер унимает,
Пригладит злую прядь волос —
Работа трудная земная,
Недолго до беды и слез!

Судьбой и кисточкой играет
Маляр — ему семнадцать лет,
Он все за краску принимает
И любит белоснежный цвет.

Белила, ландыш, и пригожий
При свете, новенький халат —
Его душа, быть может, тоже
Так ослепительно бела.

Печет хлеба дебелые, с румянцем,
Их любит нежно, как родную мать,
Он друг людей и даже иностранцев
Умеет русским духом понимать.

Он славится своей женой и булкой,
Судьба его быть белым королем,
Поклоны принимает на прогулке
И светится серебряным рублем.

Пылают печи равномерным жаром,
Мука, мука, как вечные пески,
Лежит в пустыне огненной Сахары,
А жизни нет без хлеба и муки.

Швея с утра покорно шьет
И столбиками петли мечет.
Который день, который год
Болят спина ее и плечи!

В окно все так же пыль летит,
И сердце утомленно бьется —
За ниточкой идти, идти,
Пока она не оборвется.

Он маг, он фокусник вдобавок
И Дон-Жуан, большой любитель дам,
Прилизанный, хитросердечно-сладок
И любит деньги прибирать к рукам.

Нырнет, как в омут, сдвинув покрывало,
Разденет наглым взглядом догола,
А девушка, в обмен ему, бывало,
Любовь подарит своего тепла.

Любовь и деньги — это все, что надо,
Любовь, как мед, сладчайшее из вин,
Любовь — благоухающий жасмин,
А деньги — верная порука ада.

Кроит, кроит и помечает мелом,
Рубцы повсюду, вдоль и поперек,
Распластано растерзанное тело,
Холодный свет бросает потолок.
И освещает согнутую спину
И розовые руки палача —
Он души размеряет по аршину
И жизнь его отмерена сплеча.

С утра сидит за сапогами,
Стучит по коже молотком,
Все пальцы исколол гвоздями
И сердце проколол гвоздем.

Оно болело и мешало,
Будило стуком по ночам,
Но беспокоить перестало
И применилось к сапогам.

Земля измята каблуками,
Повсюду отпечаток ног
И все измерено шагами —
Весь мир как будто для сапог.

Он беленький, улегся на тарелке,
Был свежим, но совсем засох,
Попал в такие переделки,
Что отдал свой последний вздох.