Фердинанд Фингер: Избранное

Украшен бриллиантовою пряжкою башмак,

За ним и наш герой в кафтане темно-синем,

Перед толпою на помост взошел – «одет-то как!»

Взошел и из камзола вынул что-то,

Палач пред этим что-то на колени встал,

И припадя к его ноге, он отчего-то

Топор убийце в руки передал.

Герой наш с гордым взглядом победителя взирал,

Внизу была толпа людей, так жаждущая крови,

На власть его теперь никто не посягал,

Отныне у него есть все – чего же боле.

Камзол, расшитый стразами из бриллиантов,

Невиданным богатством, красотою поражал,

С осанкой королевскою и изумрудов пуговиц рядами

Перед народом гордо он предстал.

И шум толпы замолк, и тишина настала,

Лишь вдох и выдох слышен был от десятитысячной толпы,

Вдруг Папа на колени встал, и все вельможи встали,

Травою скошенною люди все на площади: «Смотри!»

Движенье дирижера – появился вдруг флакон,

В другой руке шифоновый платок явился.

И на него три капли из флакона вылил он,

И что за тем случилось – не могло случиться.

Все, кто собрались – оказались вдруг в раю,

Любовью переполнены сердца людские стали,

И к ближнему любовь вдруг охватила всю толпу,

И все друг к другу с поцелуями припали.

Вот молодая девушка, целуя, раздевает старика,

А вот прекрасный юноша другого раздевает.

А вот старушка с юношей почти нага,

А вот и Папа шлюху непотребную, целуя, гладит.

Десяти минут и не прошло, а площадь вся была

Усеяна телами голыми в влекущей страсти,

Там свального греха – подарок от «лукавого» – пора пришла,

И это было наваждением каким-то, было счастьем.

Там не было стеснения, там не было стыда,

Вся площадь превратилась в место общего совокупленья.

И даже Папа, а ведь это Целибат, да навсегда,

Со шлюхою совокуплялся непотребной.

А он стоял и вниз смотрел, чуть-чуть прикрыв глаза

Как волнами то вниз, то вверх толпа бушует,

И вспоминал ту первую, и по щеке слеза,

А память о второй сжимает сердце и волнует.

Один той власти не поддался, сжав в руке клинок,

Отец Лауры на помосте оказался,

Но, посмотрев в глаза убийцы, произнес: «Сынок,

Тебя люблю», – без памяти упал, ответа не дождался.

И запах потных тел и спермы, льющейся потоком,

Победный запах из флакончика всё заглушил.

Но этот свальный грех казался и ненужным, и далеким,

Наш Жан-Батист ушел с помоста. Гений победил.

А время шло, вдруг схвачены одежда и белье,

Исподнее надето на тела поспешно,

И стыд, и срам толпу вдруг охватил.

Как так случилось? Отчего?

Никто не понимал,

срамное место прикрывали спешно.

И молча разошлись, потупив к долу взгляд,

Хотя, я думаю, что старики довольны были.

Молодку подержав в своих трясущихся руках,

Еще, я думаю, до смерти этого не позабыли.

Наш Жан-Батист прекрасно понимал,

Что цель достигнута, жизнь стала эфемерной.

В процессе достиженья цели так устал,

И прежней радости уж не было безмерной.

Париж вечерний, площадь, где родился – перед ним,

Торговки рыбою подсчитывают заработок нищий,

Тот рынок для клошаров нищих, он его не позабыл,

Для человека маленького рынок тот не лишний.

И глаз внимательный из темноты смотрел,

На нищету ужасную всю в требухе и грязи,

Но ничего от жизни гений не хотел,

Хотел уйти из жизни гордо, принцем, князем.

И вышел он на площадь и посередине встал,

Достал флакон и на голову вылил,

Ведь все, что будет, он предугадал,

Убийца – гений, свет и жизнь возненавидел.

Случилось то, что он и ожидал.

Десятки женщин вдруг накрыли с головою,

И все – он больше ничего не видел и не знал,

Лишь дьявол знал, что приключилось той порою.

Разорван на куски, с собою унесен,

И не осталось ничего на площади той грязной,

Остался лишь на ней пустой флакон,

Напоминанье горестное той судьбы ужасной.

И капелька последняя стекла с него,

И сорок жизней молодых в ней заключались,

По грязной мостовой расплылась в ничего,

Но гения труды в ней на века остались.

P. S. Бывает иногда, что женщина, случайно проходя,

Вдруг оставляет молодости запах тот неповторимый,

Который создал Жан-Батист совсем не зря,

В боренье с жизнью и судьбой неотвратимой.

За этим запахом волшебным я готов идти и день, и ночь,

Тем запахом, что сотворен Великим парфюмером,

И за такую женщину я жизнь отдать не прочь,

В страстях сгореть: хоть по частям, хоть в целом.

Классических духов не больше десяти.