Артюр Рембо: Стихи

Пусть услышат наконец-то это признание -- такое мрачное, такое ничтожное,-- но которое я готова повторять бесконечно.

Я рабыня инфернального Супруга, того, кто обрекает на гибель неразумную деву. Он -- демон. Не приведение и не призрак. Но меня, утратившую свое целомудрие, проклятую и умершую для мира,-- меня не убьют! Как описать все это? Я в трауре, я в слезах, я в страхе. Немного свежего воздуха, господи, если только тебе это будет угодно!

Я вдова...-- Я была вдовой...-- в самом деле, я была когда-то серьезной и родилась не для того, чтобы превратиться в скелет...-- Он был еще почти ребенок... Меня пленила его таинственная утонченность, я забыла свой долг и пошла за ним. Какая жизнь! Подлинная жизнь отсутствует. Мы пребываем вне мира. Я иду туда, куда он идет; так надо. И часто я, несчастная душа, накликаю на себя его гнев. Демон! Ты же знаешь, господи, это не человек, это Демон.

Он говорит: "Я не люблю женщин. Любовь должна быть придумана заново, это известно. Теперь они желают лишь одного -- обеспеченного положения. Когда оно достигнуто -прочь сердце и красота: остается только холодное презрение, продукт современного брака. Или я вижу женщин со знаками счастья, женщин, которых я мог бы сделать своими друзьями,-но предварительно их сожрали звери, чувствительные, как костер для казни..."

Я слушаю его речи: они превращают бесчестие в славу, жестокость -- в очарование. "Я принадлежу к далекой расе: моими предками были скандинавы, они наносили себе раны и пили свою кровь.-- Я буду делать надрезы по всему телу, покрою всего себя татуировкой, я хочу стать уродливым, как монгол; ты увидишь: улицы я оглашу своим воем. Я хочу обезуметь от ярости. Никогда не показывай мне драгоценностей: извиваясь, я поползу по ковру. Мое богатство? Я хочу, чтобы все оно было покрыто пятнами крови. Никогда я не буду работать..."

Не раз, по ночам, когда его демон набрасывался на меня, мы катались по полу и я с ним боролась.-- Нередко, пьяный, он предстает предо мною ночью, на улицах или в домах, чтобы смертельно меня напугать.-- "Право же, мне когда-нибудь перережут глотку: отвратительно это!" О, эти дни, когда ему хотелось дышать преступленьем!

Иногда он говорит -- на каком-то милом наречье -- о смерти, заставляющей каяться, о несчастьях, которых так много, о мучительной их работе, о разлуках, которые разбивают сердца. В трущобах, где мы предавались пьянству, он плакал, глядя на тех, кто нас окружал: скот нищеты. На улицах он поднимал свалившихся на мостовую пьяниц. Жалость злой матери испытывал к маленьким детям. Как девочка перед причастьем, говорил мне ласковые слова, уходя из дома.-- Он делал вид, что сведущ во всем: в коммерции, в медицине, в искусстве.-Я шла за ним, так было надо!

Я видела декорацию, которой он мысленно себя окружал: мебель, драпировку, одежды. Я награждала его дворянским лицом и другими чертами лица, Я видела все, что его волновало и что для себя создавал он в воображенье. Когда мне казалось, что ум его притупился, я шла за ним, как бы далеко он ни заходил в своих действиях, странных и сложных, дурных и хороших: я была уверена, что никогда мне не будет дано войти в его мир. Возле его уснувшего дорогого мне тела сколько бессонных ночей провела я, пытаясь понять, почему он так хочет бежать от реального мира. Я понимала -- не испытывая за него страха,-- что он может стать опасным для общества.-Возможно, он обладает секретом, как изменить жизнь? И сама себе возражала: нет, он только ищет этот секрет. Его милосердие заколдовано, и оно взяло меня в плен. Никакая другая душа не имела бы силы -- силы отчаянья! -- чтобы выдержать это ради его покровительства, ради его любви. Впрочем, я никогда не представляла его себе другим: видишь только своего Ангела и никогда не видишь чужого. Я была в душе у него, как во дворце, который опустошили, чтобы не видеть столь мало почтенную личность, как ты: вот и все. Увы! Я полностью зависела от него. Но что ему было надо от моего боязливого, тусклого существования? Он не мог меня сделать лучше и нес мне погибель. В грустном раздражении я иногда говорила ему: "Я тебя понимаю". В ответ он только пожимал плечами.

Так, пребывая в постоянно растущей печали и все ниже падая в своих же глазах, как и в глазах всех тех, кто захотел бы на меня взглянуть, если бы я не была осуждена на забвение всех,-- я все больше и больше жаждала его доброты. Его поцелуи и дружеские объятья были истинным небом, моим мрачным небом, на которое я возносилась и где хотела бы остаться,-- нищей, глухой, немой и слепой. Это уже начинало входить в привычку. Мне казалось, что мы с ним -- двое детей, и никто не мешает гулять нам по этому Раю печали. Мы приходили к согласию. Растроганные, работали вместе. Но, нежно меня приласкав, он вдруг говорил: "Все то, что ты испытала, каким нелепым тебе это будет казаться, когда меня здесь больше не будет. Когда не будет руки, обнимавшей тебя, ни сердца, на котором покоилась твоя голова, ни этих губ, целовавших твои глаза. Потому что однажды я уеду далеко-далеко; так надо. И надо, чтобы я оказывал помощь другим; это мой долг. Хотя ничего привлекательного в этом нет, моя дорогая". И тут же я воображала себя,-- когда он уедет,-- во власти землетрясения, заброшенной в самую темную бездну по имени смерть. Я заставляла его обещать мне, что он не бросит меня. По легкомыслию это походило на мое утверждение, что я его понимаю.