Артюр Рембо: Стихи

И видел, как шальной и зыбкий Луч кружит, кружит мотыльком В ее глазах, в ее улыбке, На грудь садится к ней тайком.

Тут на ее лодыжке тонкой Я поцелуй запечатлел, В ответ мне рассмеялась звонко, И смех был резок и несмел.

Пугливо ноги под рубашку Укрылись: "Как это назвать?" И словно за свою промашку Хотела смехом наказать.

Припас другую я уловку: Губами чуть коснулся глаз; Назад откинула головку: "Так, сударь, лучше... Но сейчас

Тебе сказать мне что-то надо..." Я в грудь ее поцеловал, И тихий смех мне был наградой, Добра мне этот смех желал...

Она была полураздета, И со двора нескромный вяз В окно стучался без ответа Вблизи от нас, вблизи от нас.

1870

Предчувствие

Глухими тропами, среди густой травы, Уйду бродить я голубыми вечерами; Коснется ветер непокрытой головы, И свежесть чувствовать я буду под ногами.

Мне бесконечная любовь наполнит грудь. Но буду я молчать и все слова забуду. Я, как цыган, уйду -- все дальше, дальше в путь! И словно с женщиной, с Природой счастлив буду.

Март 1870

Кузнец

Дворец Тюильри, 10 августа 92 г.

С огромным молотом в натруженных руках, Хмельной, величественный, нагонявший страх, Порой хохочущий, как бронзовые трубы, С высоким лбом кузнец, разглядывая грубо Людовика, вступил с ним в разговор. Народ Их окружал в тот день, сновал он взад-вперед, Одеждой грязною касаясь позолоты, И бледен был король, как будто от дремоты Очнувшись, эшафот увидел пред собой. Покорный, словно пес, с поникшей головой, Не шевелился он: кузнец широкоплечий Такие знал слова, такие вел он речи, Что все оборвалось в груди у короля.

"Ты, сударь, знаешь сам: мы пели тра-ля-ля, Гоня чужих волов на борозды чужие. Перебирал аббат монеты золотые Молитв, нанизанных на четки. А сеньер Победно в рог трубил, скача во весь опор. Один хлыстом нас бил, другой грозил пеньковой Веревкой. И глаза у нас, как у коровы, Глядели тупо и не плакали. Мы шли, Все дальше, дальше шли. Когда же грудь земли Плуг перепахивал, когда мы оставляли В ней нашу плоть и кровь, то нам на чай давали: Лачуги наши жгли! У этого костра Могла себе пирог спечь наша детвора. О! Я не жалуюсь. Все эти рассужденья От глупости моей. Предвижу возрожденья. Не радостно ль смотреть, как с сеном полный воз В июне катится к амбару? Как принес Прохладу летний дождь и как в саду и в поле Благоухает все? Ну разве плохо, что ли, Глядеть, как колос твой наполнился зерном, И думать: из зерна хлеб выпекут потом? А если сила есть, то место есть у горна: Там молотом стучи и песню пой задорно, Была ы уверенность, что и тебе пошлет, Хотя бы толику, бог от своих щедрот... Короче говоря, старо все это дело!

Но знаю я теперь: мне это надоело! Когда есть две руки и голова притом, Приходит человек с кинжалом под плащом И говорит тебе: "Вспаши мне землю, малый!" А началась война -- и снова, как бывало, К тебе стучатся в дверь: "Дать сына нам изволь!" Я тоже человек, но если ты король, Ты скажешь: "Так хочу!" И слышать это тошно. Уверен ты, что мне твой балаган роскошный Приятно созерцать, а в нем вояк твоих, Толпу бездельников в мундирах золотых, Что пахнут свежестью (то наших дочек запах), Приятно созерцать ключ от тюрьмы в их лапах. Смиритесь, бедняки! Во всем король наш прав! Позолотим твой Лувр, гроши свои отдав! Ты будешь сыт и пьян. Мы тоже не в обиде: Смеются господа, у нас на шее сидя!

Нет! Эти мерзости старее всех морщин. Народ не шлюха вам. Всего-то шаг один -И вот Бастилию мы в мусор превратили. Все камни у нее от крови потны были, И тошно было нам смотреть, как вознеслись Ее облезлые глухие стены ввысь И, как всегда, их тень нас покрывает мглою. Да, гражданин, в тот день ужасное былое Хрипело, рушилось, когда те стены в прах Мы обратили вдруг. Любовь у нас в сердцах Таилась. Сыновей к груди мы прижимали. И ноздри у людей, как у коней, дрожали. Могучи и горды, мы шли на шум тюрьмы; В сиянье солнечном шли по Парижу мы, И наших грозных блуз никто не сторонился. Людьми почувствовали мы себя! Струился У нас по жилам хмель надежды. И бледны Мы были, государь. Когда же у стены Тюремной собрались с оружьем наготове, Не знали ненависти мы, ни жажды крови; Мощь осознав свою, решили: гнев угас.

Но после дня того как бес вселился в нас! На улицу поток рабочих хлынул, тени Сливались и росли, шли толпы привидений К жилищам богачей, к воротам их дворцов. Я тоже с ними шел, чтоб убивать шпиков, Я весь Париж прошел, таща с собою молот, И что ни улица -- то череп им расколот. Засмейся мне в лицо -- я и тебя убью... Король, считать учись, не то казну свою На адвокатов всю истратишь без остатка! Мы просьбы им несем -- они их для порядка Берут и говорят: "Какие дураки!" Законы стряпая, кладут их в котелки И варят неспеша, добавив к ним приправы; А подать новую придумав для забавы, Нос затыкают свой, когда встречают нас, Им, представителям народным, режет глаз Наш неопрятный вид! Штыки страшат их только. Ну что ж! К чертям их всех! Теперь понять изволь-ка, Что сильно надоел нам этот пошлый люд. Так значит вот каких ты нам настряпал блюд, В то время как наш гнев, сметая все препоны, Уже обрушился на митры и короны!"