Григорий Дашевский - Дума иван-чая

Простачок такой-то, приди в себя.
Мертвое не тормоши, а отпой.

Там ясный пил и ты кислород,
куда имелись ключи у той,
кто мне роднее, чем мое сердце.

Там-то случалось и то, и сё:
твое послушай , ее конечно .
Ты точно пил святой кислород.

Вот — ей некстати. Сам расхоти.
Холодна — не льни, отошел — не хнычь.
Сосредоточься, суше глаза́, молчок.

Счастли́во — у постылого в глазах сухо.
Не ищет повод сказать а помнишь .

Тебя мне жалко. Какие планы?
Кто вздрогнет, вспомнив? Про вечер спросит?
Кому откроешь? Лизнешь чье нёбо?

А ты, такой-то,
роток на ключ и глаза суши.

Коля! Зара моя, моя Зарема,
та Зарема, которую такой-то
ставил выше себя, родных и близких,
по подъездам и автомобилям
дрочит жителям и гостям столицы.

И лишь бы врозь, и льну.
Мне скажут: что ты так?
Вот так, однако, —
и это пытка.

«Давай, ты умер» — «Да сколько раз
уже в покойника и невесту» —
«Нет, по-другому: умер давно.
Пожалуйста, ляг на ковер, замри.

Нету креста, бурьян, но я
бываю и приношу букет.
Вот чей-то шелест — не твой ли дух:
я плачу, шепчу ему в ответ» —

— «Лучше я буду крапива, лопух:
они лодыжки гладят и щиплют.
Новое снизу твое лицо —
шея да ноздри да челка веером».

Мы Луне подчиняемся,
мальчик мы или девочка.
В честь Луны спой-ка, девочка,
вместе с мальчиком песню:

мы не помним из школьного
курса по астрономии
ни твое расстояние,
ни орбиту, ни фазы,

но ты напоминаешь нам
о себе то приливами
крови или балтийскими,
то ума помраченьем

и за окнами поезда
мимо изб и шлагбаумов
ты летишь вровень с бледными
лицами пассажиров —

шли и впредь своевременно
в дюны соль сине-серую,
по артериям — алую,
нетерпенье — маньяку.

Тот храбрей Сильвестра Сталлоне или
его фотокарточки над подушкой,
кто в глаза медсёстрам серые смотрит
без просьб и страха,

а мы ищем в этих зрачках диагноз
и не верим, что под крахмальной робой
ничего почти что, что там от силы
лифчик с трусами.

Тихий час, о мальчики, вас измучил,
в тихий час грызете пододеяльник,
в тихий час мы тщательней проверяем
в окнах решетки.

Близнецы, еще внутри у фрау,
в темноте смеются и боятся:
«Мы уже не рыбка и не птичка,
времени немного. Что потом?
Вдруг Китай за стенками брюшины?
Вдруг мы девочки? А им нельзя в Китай».

Марсиане в застенках Генштаба
и способствуют следствию слабо
и коверкают русский язык

«Вы в мечту вековую не верьте
нет на Марсе ничто кроме смерти
мы неправда не мучайте мы»

И комната поблекла
под взглядом темноты,
которая на стекла
легла ничком, но ты

по направленью тени
пойми, откуда свет,
который на колени
твои упал и пред

тобою на колени
упал, потупив взгляд,
раскаявшись в измене
тебе, родной закат

забыв, тебе доверясь
и липы осветив
как траурные перья
не видящих пути

коней, что вереницей
ступают под землей,
которым только снится
закат, а нам с тобой

сияющий из окон
все виден он, пока
им освещен твой локон
или моя рука,

но к брошенной отчизне
мы не вернемся впредь,
по направленью жизни
поняв, откуда смерть.

Склоненный к ограде стеклянной
не знает: останки ли зданий,
кусты, пустота ли глазам
его не видны. Из тумана
сгущаются клинья сиянья
и тянутся к фонарям.

Незримые вещи покорны
тому, кто тоскует по ним,
тумана оконною гранью
в кресте переплета храним.
Их облика скрытые корни
туда протянулись, где рано