Григорий Дашевский: Дума иван-чая

— Посмотри, не мелькнуло ли да
в как всегда опоздавших глазах?
— Нет, там карий закат, иногда
светло-карий же страх.

— Дай пройти ее тихим слезам,
фразам, паузам, пережидай,
как не тех, поднимавшихся там,
пропускал, пропускай.

— Но пока оно не раздалось
и пока я не встретился с ним,
от не тех, от молчанья, от слез
разве я отличим?

— Оттого-то с нее не своди,
словно с лестницы, пристальных глаз:
не блеснет ли оно посреди
снизу хлынувших нас?

— Ты как будто имеешь в виду,
что и клятва клянется придти
в сердце пообещавшей приду
около девяти.

— Для меня и для медлящих клятв
нету этого сердца милей:
так прилежнее, жалобней взгляд:
с ними свидимся с ней.

— Но привыкнув к навеки , к навек ,
им и жизнь проволынить не жаль:
мил — не мил, что для них человек,
вздохи или печаль?

— Ждать и жить — это только предлог
для отвода неведомо чьих,
чтобы ты не спускать с нее мог
глаз невечных своих.

— Что это за звук, за дробь рассыпная
гремит в долине так рано, рано?
— Просто солдаты идут, дорогая,
бьют барабаны.

— Что это за свет, так больно сверкая,
вспыхивает всё ярче, ярче?
— Просто штыки блестят, дорогая,
блестят на марше.

— Смотри: одна колонна, вторая —
зачем собралось их так много, так много?
— Просто ученья идут, дорогая,
а может — тревога.

— Зачем они взяли дорогой другою,
слышишь: шаги их всё четче, четче?
— Наверно, приказ. Почему, дорогая,
ты шепчешь Отче !

— Они поворачивают, забирая
к доктору в дом, правда же, правда?
— Нет: ведь не ранен никто, дорогая,
из их отряда.

— Им нужен священник, я догадалась,
именно он — я права ли, права ли?
— Нет: ведь они и его, дорогая,
дом миновали.

— Значит, к соседу, живущему с края
нашего сада, нашего сада!
— Нет: они входят уже, дорогая,
в нашу ограду.

— Куда ты? Останься со мной, умоляю,
клятву нарушить нельзя ведь, нельзя ведь!
— Я клялся любить тебя, дорогая,
но должен оставить.

К дверям подходят, замок сломали,
по коридору скрипит кирза,
половицы гнутся под сапогами,
горят глаза.

Холодно и людно. Сказав прощай ,
некуда уйти. Перемена поз —
вот и вся разлука. Перенимай
призрака привычку глядеть без слез

(все равно невидимых, лей — не лей)
в те глаза, где сам он не отражен:
только лица чужих и живых людей,
неподвижный поезд, скользкий перрон.

За рекою делают шоколад.
На реке начинается ледоход.
И мы ждем от реки, но пока не идет
не троллейбус, но призрак его пустой —
свет безлюдный, бесплотный, летящий вперед
под мотора вой
и под грохот рекламных лат.
Нам не холодно, жди себе, стой.
Небо синее, и фонари горят.

Каждой новой минуты как призрака ждать,
для него одного наводить марафет,
пудрить светом лицо — плохо держится свет,
а без этого грима ты неотличим
не от множества лиц, но от прожитых лет,
словно звезды далеких и легких как дым.

Но от сладкого дыма, от славы небес,
как от книги, на миг подыми
заглядевшиеся глаза:
как звезда ни сияй, как завод ни дыми,
у всего есть край: золотой ли обрез
или облака полоса.

Отвернувшись от свадеб чужих и могил,
не дождавшись развязки, я встал
и увидел огромную комнату, зал,
стены, стены, Москву и спросил:
где тот свет, что страницы всегда освещал,
где тот ветер, что их шевелил?

Поздно спрашивать: каждый бывал освещен
и распахнут на правильном сне
для расширенных, точно зеницы, минут,
невредимых, как дым или сон:
прилетают, блестят, обещанье берут:
помни, помни (прощай) обо мне.

Память, ходи, как по парку прохожий,
хмурься, как злой белокурый идол,
строивший куры сменившим кожу
на шорох листьев и хвойных игл.