Дмитрий Лунин - Свет ночных фонарей

Не на чем взгляд задержать,
посмотрев вокруг.
Старые половицы скрипят в ночи.

Взгляд не направишь в сторону,
не повернув лица.
Покой после смертных судорог
не тебе одному обещан.
Возвращаешься в клетку комнат,
переступишь порог крыльца,
где очертанья предметов размыты,
а сны — зловещи.
Здесь не замедлить ход времени,
не избежать перемен,
здесь после падений любых
не хватит силы подняться,
здесь тишина оглушительна,
здесь кровь из порезанных вен
вытекает быстрей и стремительней,
чем из пальца.
Ты здесь ненужный и лишний,
как в прокуренных легких слизь.
Заявить о своем бесправии
некому и некстати…

Тешит одно желание —
переписать всю жизнь,
только глазами впотьмах
не отыскать
ни одной тетради.

Контур предметов стерт.
Прожитым дням вослед
хочется крикнуть: «Черт!»,
не зажигая свет,
ибо по горло сыт
видом житейских дрязг.
Смерти привычен вид.
С каждой секундой грязь
переполняет мир.
Тот, кто и крут, и терт,
скажет в сердцах: «Аминь».
Контур предметов стерт.

Стена.
Окно.
Уставший вечер.
Неяркий свет настольной лампы.
И ощущенье, что не вечен
ты сам. Разменивать таланты
на нечто важное настолько,
что без него никак не выжить,
бессмысленно. Не выйдет толка
из написанья глупых книжек.
И ты ни письменно, ни устно
не заявляй, калеча нервы:
мол, на обочине искусства
порой встречаются шедевры.
Чушь, непохожая на правду.
Эпохой ты насквозь просвечен.
Все, что здесь есть, — твое по праву:
стена.
Окно.
Уставший вечер.

Чтоб на пороге не увидеть смерть,
он просто дверь решил не открывать.
Скрипела под ногами пола твердь,
пугали отраженьем зеркала,

а по ночам не снилось ничего,
обрывки жизни прожитой не в счет.
Он сам подозревал, скорей всего,
что свой последний обозначил год.

Он занавесил окна изнутри
затем, чтоб миру не надоедать.
Сидел на табурете и курил,
сжимая револьвера рукоять.

Поднимешь усталые веки —
и снова осень.
Ночь поглощает наш город,
как легкий завтрак.
Всю череду забот
в никуда забросив,
скоро, должно быть,
сегодня вольется в завтра.
Осень тебя зовет за собою,
я же
вместе с тобой не могу —
я погряз в непролазных
дебрях забот. Может,
твой силуэт мне когда-то ляжет
оттиском нового дня
на сетчатку глаза.

Нежданно, как из прошлого «привет»,
крадутся мыслей чертовы потомки.
Пускай сто тысяч нерадивых лет
шум города колеблет перепонки.
Кусок недостающего тепла
отыщется в грядущем жарком лете…
Тебя по жизни музыка влекла,
и музыка одна за все в ответе.

(«До отправленья поезда…»)
К выходу на перрон
(«Уважаемые пассажиры!
Не забывайте вещи…»)
устремляются жаждущие
скорей отыскать вагон
и умчаться туда,
где не выглядят столь зловеще
скука и однообразие.
Чтоб не сойти с ума,
пространство шагами меряешь
или считаешь минуты в часе…

После грустишь задумчиво,
видя, что жизнь сама
движется, будто
очередь
к вокзальной движется кассе.

И мне кажется, суета
станет времени нашего
общей приметой,
когда, посидев на дорожку,
в толпу отъезжающих
пробуешь влиться…

«Пассажиры!
О забытых вещах и посторонних предметах
незамедлительно сообщайте
работникам милиции!»

Прости за запоздалое посланье,
здесь поезда идут без остановок.
Во сне черед обрывочных названий
переползает в явь.
Быть полусонным
в стране неспящих тоже что-то значит!
(Не говорю:
«быть слышным за три шага»…)
Такое ощущенье,
что задачу
решить возможно только на бумаге,
поскольку в мыслях — поздно.
Можно мямлить,
в дилемме дней хоть что-то обнаружив,
а изувеченная формулами память
не может мыслей
тесный ряд разрушить.
И потому,
как в матери утробе,
до срока им не выбраться…
Под вечер
смывает дождь
все надписи с надгробий.
Ничьих имен здесь не увековечить.