Дмитрий Лунин - Свет ночных фонарей

Когда пустота поглощает иллюзии,
куда устремить
свой взгляд?
Будто на фронте —
из тех, что не трусили, —
никто не вернулся назад,
погибли наши с тобой отношения,
их новый сгубил виток.

С двумя неизвестными уравнение
не может решить никто.

Время врачует раны, но портит нервы.
Прямоугольник окна не пропустит взгляда.
Истощены непреклонной зимы резервы,
а ей еще месяца два продержаться надо.

Ты написал много строк,
только кто прочтет их?
Голос твой молкнет,
как отзвуки глохнут в вате.
Век накрутил до предела тебя,
точно счетчик
за потребленный ток
накрутил киловатты.

Поисковая система Интернета — большая гадина.
«По Вашему запросу ничего не найдено».

Что теперь: резать вены? беситься? отчаиваться?
«Искомая комбинация слов нигде не встречается».

Есть надежда: найдется же что-то хорошее!..
«Соединение с сервером сброшено».

Если я доживу
до преклонных годов, что вряд ли,
поскольку много курю,
и склизкие никотиновые капли
убивают по табуну лошадей
во мне ежедневно,
словом, если пребуду в старости,
то, наверно,
излечусь от зависимости
в написании глупых строчек.
Буду днем в огороде возиться с лопатой,
а ночью
буду спать тихим сном,
на кровати лежа в пижаме,
или рассказывать внукам сказки о том,
в какой мы проживали державе
могучей и крепкой, как монолит из бронзы,
и смотреть передачи по телику
с видом надменно-серьезным.
Впрочем, старость — не радость,
и это любому ведомо…

Разок в месяц сходив на почту,
заполнял бы ведомость
о плате за газ и за свет,
телефон бы вырубил…
А скорее не доживу,
слишком много выкурив.

Мозг хиреет и чувства жиже,
но закатываю губу:
я хочу умереть в Париже
и в парижском лежать гробу.

Как закрою глаза — так слышу
я парижских кварталов вой.
Я хочу умереть в Париже,
не пугайте меня Москвой!

Вновь закат, будто сука, лижет
пожилые ладони дня…

Я хочу умереть в Париже.

Остальное — не для меня.

Пустота вьет сети паутины.
Рот раскрыл — кого-нибудь унизил.
За окном привычная картина:
снова дохлый голубь на карнизе.

Все вокруг обыденно до дрожи.
И, как связь с надеждой разрывая,
ощущенье,
будто сам заброшен
под дождем ржавеющим трамваем.

Слушая мусор чужих речей,
насовсем перейти на мат.
Рот выплевывает слова,
как туберкулезную гниль.
Вооружившись миллионами киловатт,
до конца не разрежут тьму
электрических ламп огни.
Бог породил наш мир,
я же сотни миров порождал
и убивал их нещадно, как
рассудительность — алкоголь.
Когда время приходит действовать,
я продолжаю ждать
с моря погоды или вызова,
скажем, в Стокгольм.
Глупо вопить о прожитом:
«Раньше, помню, вернуть назад…»
или в грядущее пялиться: «Настанут дни…»
Слушая мусор чужих речей,
насовсем перейти на мат.
Рот выплевывает слова,
как туберкулезную гниль.

Кто думает прославиться в веках
и с классиками стать
примерно вровень,
тот должен видеть,
как в черновиках
по краю проступают
пятна крови.

Аптекарь отсыплет яду,
не потребовав даже рецепт.
Бессмертие не долговечнее
писка последней моды.
Не увидеть картины мира,
как невозможно увидеть цель
сквозь оптику винтовки снайпера
при промозгло-туманной погоде.
Не соприкоснутся две улицы,
не образовав между собой угла.
Ощущение от прожитого,
как от гвоздя, проникающего в тело.
Обострены все чувства,
и, как может душу убить игла,
индифферентность времени
может не отыскать своего предела.
Проникая в предметов суть,
вновь разматываешь клубок
выцветших веревок истории,
хотя не силен в вязании.
Мысли, собравшись в кучу,
являются точно в срок,
как поезда на станцию
приходят четко по расписанию.
Разлагающиеся слов останки
уже начинают гнить,
кто-то зеркальность истины
черной краской замазал.
Что надеешься видеть,
потерявши из виду нить,
через разбитый эпохи бинокль
глазом?
Всевышний художник
не торопится
сделать лишний мазок
на полотне истории,
где каждый в комочек сжался…
Так ворона,
предчувствуя участь
выронить сыра кусок,
не выпускает его из клюва,
не оставляя лисе
ни малейших шансов.