Юрий Колкер - Млечное

Ты где-то здесь, я знаю… где-то сзади…

Лица не поднимаю от тетради…

Как чует зверь исконного врага,

тебя в толпе я чувствую, не глядя.

3 апреля 1966

Помнят разве фонари,

может, Невки воды,

что ты, парень, натворил

на мосту Свободы…

Вышли наши все дела

от Адама с Евой.

Эта женщина жила

за мостом налево.

Ах, глаза ее узнать

довелось зачем мне!

Их сегодня вспоминать

мне одно мученье.

Только их не вспоминать

вовсе нету силы.

Голосит по мне весна,

точно мать: спасите!

Ходят цепью фонари

на мосту свободы.

Открываю на пари

уголовный кодекс,

вот заветная статья —

мне не расквитаться!

Виноват, выходит, я

этак лет на двадцать.

Ну, а если выйдет нам

оборот медали,

значит, вовсе, старина,

поминай как звали.

Оттого-то фонари

на мосту Свободы

от зари и до зари

водят хороводы.

5 апреля 1966 – 12 мая 1970

* * *

А вот уже и площадь Льва Толстого…

Испуга нет и удивленья нет,

и мысли, полусонные, как совы,

заброшенно скитаются во мне…

Так выверена, так верна минута,

отлажен каждый слог и каждый жест,

но первый шаг — он так безмерно жуток,

как самый факт: alea jacta est.

Январь, как сфинкс, застывший на пороге,

как страж, хранящий царские чертоги,

молчит… а ветер наметает снег

на подступах к заветному во мне…

Твержу в уме придуманные фразы —

и чувствую: фальшивы, не нужны.

Как я нелеп! Но ход событий назван,

назначен час, врата отворены…

И вот уж мы вдвоём в пустом трамвае:

я здесь, я — факт, я неопровержим, —

ты — … мир, наполненный тобой до края,

как Млечный путь, у ног моих лежит…

май 1966

К чёрту двести цивилизаций

с неумеренностью традиций;

всех, кто истин простых стыдится,

всех, кому наверху сидится,

кто не ленится нагибаться

и сатрапствовать не стыдится!

К чёрту выспреннюю культуру,

сладкогласных поэтов лиру,

многотомную макулатуру

и мещанствующую Пальмиру,

все наследственные порфиры,

все рабочие диктатуры,

всех, кто походя или сдуру

с человека спускает шкуру, —

Слышишь? Ветер гуляет по миру!

Ах, море, море, —

кошачьи повадки волн!

Наш дом на холме, и тропинки спадают вниз —

как руки, спадают вниз…

Тополя —

сок ударил в ствол…

Ты взгляни,

хоть на миг от меня отвернись,

от лица моего…

Ах, море, море, светлая гневность волн!

Милая, ты мне снишься,

даже если ты рядом.

Смотри:

над людьми,

над Красным Берегом,

над зарёй,

над поднимающим паруса бригом —

небо, светлая ниша, —

наш блистающий мир,

схваченный трепетом —

тёплыми руками волн,

взрослость и волшебство…

Просыпайся! В порту — рассвет.

Как засовы, скрипят якоря.

Просмолённой парусины

бродячий запах повис.

В порту — заря.

Суета.

Сундуки корабельных скряг.

Над бухтой,

над мысом,

в снастях,

над реями —

свист:

зюйд-вест

скрипит и мечется вверх и вниз…

Сегодня и ветру готовы, кажется, верить.

Гневной радостью,

гневной грустью —

мы полны навылет, —

ах, он яростный! —

провожает нас Красный Берег —

остаются подруги,

субтропики и мостовые…

А слёзы на нас, как водится, море выльет,

и небо выльет…

— Мы вернёмся к вам,

мы вернёмся — живые!..

Я ухожу, давай-ка сердце, Биче,

оно мне пригодится в океане,

а с ним и руку — маленькую руку,

такую хрупкую в моей ладони.

Прощай.

Проститься лучше на рассвете.

Я привезу эскудо и реалы,

я привезу смарагды и стихи,

а ты молись за нас…

У Диких Скал

корма Линор… и двадцать не вернулось,

они на дне морском. Но я — вернусь.

Ты знаешь: хоть нельзя никак без моря, —

но и моряк живёт не ради моря,

не выжить в море, если — только море,

прощай же

— и покрепче обними…

Я всего только юнга со шхуны Линор,

разбившейся на Диких Скалах.

И куда же деться мне?

там — осколки

невозвратимого… детства ли? —

судьбоносный вздор,

всё, что снилось нам,

всё, что мечталось…

…Поначалу

крошку Линор так раскачивало

по ночам,

что вдоль нижних палуб

крыс кидало и скатывало,

и где-то в трюме,

они, задыхаясь, кончали кричать.

Поначалу —

сентябрьские шторма,

и шестнадцать лет корабельному юнге,

а поля океана,