Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

Как все мертво в моем невзрачном мире,
Как крепко приросла к земле тоска,
Как разливается все шире, шире
Туманной мглы бездонная река!

И все же сердцу бесконечно любы
Канавы, покосившийся забор,
Фабричные, мучительные трубы
И этот страшный мусорный простор.

В излучине реки, где берег низкий
Как бы раздавлен черным сапогом,
Две старых баржи ветер крепко стиснул,
Обтрепанный канат скрутив жгутом.

Чуть всхлипывает рябь. К покатым доскам
Прилипло маслянистое пятно,
И медленно плывет по волнам плоским
Из-за мыска тяжелое бревно.

На западе, чуть отражаясь в луже,
Чуть золотя далекой крыши скат,
Горит в оковах облаков и стужи
Безрадостный, бессолнечный закат.

И в этом жестком, диком полусвете,
Раздвинув палками сухой тростник,
Игрушечный корабль пускают дети,
И точно музыка — их одинокий крик.

Там, где спускается слепой пустырь
В овраг, размытый зимними дождями,
Запятнана во всю косую ширь
Земля одноэтажными домами.

По длинной улице понурый воз
Расхлябанная кляча еле тянет.
Забор и за забором кустик роз
От духоты и пыльной скуки вянет.

Лежит в углу железный, ржавый лом,
Как первозданный хаос, непонятен,
И кажется, что в небе голубом
Не облака, а груда серых пятен.

Внизу, в окне, за кружевным цветком
Черней земли сидит, сидит старуха,
А время пробирается ползком
Вдоль по заборам, медленно и глухо.

Напротив, через улицу, трактир.
Хрипя, гнусавит голос граммофонный.
Как для нее прекрасен этот мир
— Таинственный, мечтательный, бездонный.

Рябой пустырь. Колдобины и ямы
Покрыты рыжею щетиной трав,
Продольные уродливые шрамы
Давно зарубцевавшихся канав.

По краю поля, вдоль стены завода,
Облупленной, огромной и глухой,
Суставы серого водопровода
Лежат в кустах бетонною змеей.

Пестреют острые курганы щебня,
Чертополох сиреневый цветет,
И облаков взъерошенные гребни
Холодный ветер по небу несет.

Мальчишка полон радостной тревоги:
Вот-вот и полетел бумажный змей,
По ветру распустив свой хвост убогий,
Над черной паутиною ветвей.

Его влечет неведомая сила,
Далекая все ближе синева,
Но к злой земле навеки прикрепила
Бескрылый змей тугая бечева.

Фонарь погас под черным колпаком.
Желтеет медленно восток нечистый.
Как тени серых птиц, летя гуськом
По улице — велосипедисты.

Два страшных битюга по мостовой
Едва ползут, как рыжие драконы,
И поднимают грохот жестяной
Тяжелые молочные бидоны.

На темном перекрестке, на углу,
Кафе скрипит податливою дверью,
И, точно в рай, в прокуренную мглу
Спешит войти продрогший подмастерье.

За цинковою стойкой половой
Перетирает грязные стаканы,
И в зале крепко спит бильярд большой,
Как саркофаг угрюмо-бездыханный.

Но вот уже как бы из недр земли
Гудит завод, и страшен голос темный,
И, точно серый зверь, встает в пыли
Рабочий день, лохматый и огромный.

С утра все тот же деревянный стук
По выбоинам каменной панели.
Как стая мух, за звуком липнет звук
На клейкий лист заспавшейся постели.

О, как однообразны башмаки
Как злы и одинаковы походки, —
Еще, еще — и вот стучат виски
Отчетливо, настойчиво и четко.

Вдали, вздохнув, тяжелый грузовик
Загрохотал расхлябанным мотором,
И непонятный дребезжащий блик
Скользнул уныло по линялым шторам.

За окнами холодный месяц март
Стучит по улице дождем угрюмым, —
Как будто старую колоду карт,
Мой слух перетасовывает шумы.

Во мгле, стальную надрывая грудь,
Протяжно взвизгнул паровоз усталый:
О, как тяжел его железный путь,
Как скучен путь по бесконечным шпалам!