Джеймс Томсон - Город страшной ночи

Мужчины, редко — те, кто юн иль стар,
Там женщина мелькнет, ребенок — тут:
Ребенок! Сердцу это ль не удар
Увидеть, что с рожденья он разут,
Иль хром, иль слеп, хиреть приговоренный
Без детства, — сердце мукою бездонной
Полно при встрече с худшею из кар.

Они бормочут что-то, в разговор
Лишь изредка вступая, — в их груди
Засело горе жгучее, и взор
Его не отражает; посреди
Молчанья вдруг взрываются, но бреда
Не слушает никто, разве соседу
Не встерпится вступить в ответный спор.

Сей город — царство Ночи, но не Сна;
Бессонницей усталый ум набряк;
Часов бесщадных выросла длина,
Ночь — ад без времени. Такой напряг
Рассудка, мысли длится бесконечно
И заставляет миг тянуться вечно, —
Вот что лишает разума бедняг.

Всяк оставляет упованья здесь:
Средь шаткости незыблемо одно,
Одно мучений утоляет резь —
Здесь Смерть незыблема, и ей вольно
Прийти, когда восхочет; гость утешный,
Готова поднести рукой поспешной
Сна вечного медвяное вино [6] Хоть Сад Жизни твоей лежит впусте, прекрасные цветы увяли, деревья перестали плодоносить, — через стену перевешиваются спелые темные гроздья Лозы Смерти — лишь протяни руку и сорви их, когда восхочешь. (Прим. авт.) .

Казалось, он куда-то с целью шел,
И я пошел за ним — живая тень,
Вперед он неуклонным шагом брел,
Как будто безразличный — ночь ли, день.
И слитный отражался стук шагов
От стен бесчувственных глухих домов.

Но вот он встал. Пред ним чернел сквозь мрак
Громадной башни смутный силуэт,
Надгробия, куда ни сделай шаг —
Кладбище, где на всем забвенья след.
Он вымолвил в отчаяньи тупом:
«Зачахла Вера в мертвом месте сем».

И, повернув направо, продолжал
Без устали по улицам идти
И вскоре у ограды низкой стал —
Виднелся дом сквозь листья впереди.
И он сказал в отчаяньи глухом:
«Любовь здесь пала под кривым ножом».

И, вправо повернув, возобновил
По городу безустальный поход
И вскоре в арку тесную вступил —
Был здесь домишко, зрелище невзгод.
Он прошептал в отчаяньи слепом:
«Угасла там Надежда, в доме том».

Едва дослушав, я спросил, смущен
Приметами, представшими глазам,
Значеньем новым потайных имен
В сем странствии к разбитым алтарям:
«Любви, Надежды, Веры больше нет,
Так есть ли Жизнь? Чем движим ее свет?»

Как тот, кем овладела мысль одна,
Он нехотя сказал: «Часы возьми,
Сотри все цифры глупые сполна,
Сними две стрелки, циферблат сними —
Жив механизм, покуда есть завод:
Бесцельно, бесполезно — но идет».

И, повернув направо, в тишине
Он далее вдоль улиц поспешил,
Что все знакомей становились мне,
И встал опять у храма средь могил,
Тут вымолвив в отчаяньи своем:
«Зачахла Вера в мертвом месте сем».

Тогда его оставил я — клубок
Сомнений был жестоко рассечен:
Так он кружиться бесконечно мог,
Ища останки минувших времен, —
Вращенье вечное меж точек сих —
Любви, Надежды, Веры неживых [7] Жизнь, разделенная на сии три постоянных величины, = LXX/333 = 210. (Прим. авт.) .

Хотя на улицах освещены дома
И серебрит луна тишь площадей,
Царит в бессчетных закоулках тьма;
Когда же ночь ступает средь аллей,
Встает на перекрестках мрак бездонный,
Мерещится там ряд домов бессонный,
И переулки подпола черней.

И вот уж новому обучен глаз:
Пускай густа и непроглядна тень,
Но видит в полной темноте сейчас
Он так же ясно, словно в светлый день, —
Там — облик сумрачный впотьмах таится,
Там — нечто тьмы чернее вдруг змеится:
Фантомами полна ночная сень.

Слух также средь глубокой тишины
Какие-то шумы невольно мнит:
То будто вздохи сонные слышны,
То стон глухой невидимых обид,
Невнятный шепот, отголоски смеха —
Но явь ли это или же помеха
Для слуха — вряд ли кто-то объяснит.

Не утишит скорбей теченье лет,
И удивление тает меж картин
Чудных, где права у закона нет,
Где В-Жизни-Смерть — предвечный властелин.
Раздавлена ужасным этим гнетом,
Изумлена страстей коловоротом,
Душа уж не дивится средь кручин.

Он с площади великой глас вознес,
Вещая с травянистого холма,
Без шляпы, вихрь разметанных волос,
Как если б вкруг была народу тьма, —
Собою крепок, словеса кипят,
Огня исполнен ненормальный взгляд: