Джеймс Томсон - Город страшной ночи

Вот сломленного речь: «В пыли земной
Напечатлею о скорбях души [5] У. Шекспир. «Тит Андроник» (акт III, сцена 1). Ср.: «…в пыли напечатлею Тоску сердечную и скорбь души» (пер. А. Курошевой) . ».
Зачем же к привиденьям тьмы ночной
Взывать, чтоб встали в солнечной тиши?
И вере подниматься из могилы?
Ломать отчаянья сургуч застылый
И кликать посреди людской глуши?

Затем, что хладный гнев по временам
Срамную открывает наготу
Отжившей правды, обнажая нам
Всех грез, фантазий, масок пустоту;
Затем, что власть известная таится
В том простодушьи нашем, что стремится
Облечь все беды в слов неполноту.

Нет, вовсе не для юных я пишу
И не для тех, кто счастьем дорожит,
Иль тех, кто жирно ест и барышу
Вести подсчет на людях норовит,
Иль пустосвятов с Богом наготове,
Пекущемся об их душе и крове,
Иль мудрецов, кто наяву блажит.

Пишу я не для них; не суждено
Прочесть им что-то в этих письменах,
Так пусть блаженство будет им дано
Здесь, на земле, и там, на небесах.
Слова сии окажутся уроком
Для одиночек лишь, гонимых Роком,
Чья вера умерла, чей жребий — прах.

Так некий странник, неизвестный друг,
Застигнутый ужасной этой тьмой,
Слова мои поймет в ночи и вдруг
Почует рядом братский локоть мой:
«Я молча стражду, я один, но кто-то,
В чьем голосе слышна о мне забота,
Невидимый, идет моей тропой».

О Братство грустное, тайн я твоих
Раскрыть смогу ли горестный обет?
Но нет, обрядов сокровенных сих
Несведущим не разгадать секрет:
Те, кто не смог прочесть сего предвестья,
Не разберут смысл тайный этой вести,
Провозглашенной громко на весь свет.

Сей город — царство Ночи; надо быть,
И Смерти, но царит здесь Ночь; сюда
Дыханью утра чистого не вплыть,
Что за рассветом настает всегда.
Глядят вниз звезды в жалостном презренье —
Не видит город солнца появленье,
Ведь на заре он тает без следа.

Бесследно растворяется, как сон,
Что днем тоской внезапною гнетет,
Из сердца вырывая тяжкий стон.
Когда же месяцами из тенет
Сон не пускает, и недель без счета
Таких в году, напрасная работа —
Явь различить и сна протяжный гнет.

Ведь жизнь всего лишь сон, чьи тени вспять
Воротятся, — почасту, редко, днем
Иль ночью, днем и ночью — и опять,
И мы средь смены этой признаем
В безостановочном теней круговороте
Порядок некий, — что присущ природе,
Как мы в упрямстве думаем своем.

Рекою город с запада обвит,
Поток к лагуне устремившей свой,
Чье устье морем взбухнуть норовит;
Глухие топи блещут под луной,
Там — пустоши и кручи гор скалистых;
Плотинами, толпой мостов казистых
Навечно город с пригородами слит.

Взбирается полого он на склон,
Чуть гребня не перевалив рубеж,
В три мили от потока удален.
Пустыня дале — не пройдет и пеш,
Саванны, чащи, кряжи снеговые,
Нагорья и ущелья зверовые;
К востоку — моря буйного мятеж.

Хоть города никто не разрушал,
Руины славные забытых дел
Близ дома, что недавно обветшал
Плачевно, населяют сей предел.
Здесь фонари не гаснут, но при этом
Сыскать оконца, что мерцало светом
В домах сквозь тьму, едва ли б кто сумел.

Те фонари горят средь тьмы густой,
Беззвучия особняков, чей вид
С гробницей схож угрюмой и пустой.
Молчанье, что все чувства цепенит,
Вгоняет в трепет дух, уныньем взятый:
Жильцами тут владеет сон заклятый,
Мертвы они иль мор их прочь теснит!

Но как на древнем кладбище найдешь
Хоть одного живого средь могил,
Так тут: невольная находит дрожь
От вида лиц измученных. Без сил,
Отмеченные жребием, блуждают
Иль безутешно о судьбе гадают
Они, кто век доселе не смежил.