Лев Маляков - Иваны России

И выводят проселки такие
На большие дороги России.

О время, время!
Плачут соловьи,
А вороны восторженно кричат…
Мне до сих пор
Грозят дымы твои
И душит по ночам
Тот страшный чад.

Он все растет.
В обугленных руках
Вздымает зов —
Проклятье палачам.
Ему греметь —
Не отгреметь в веках,
Сожженных воскрешая по ночам.

Я видел сам:
Каратели в гумно
Людей швыряли,
Как поленья в печь…
Я не сожжен,
Но душу все равно
Мне от того сожженья
Не сберечь.

Душа горит!
И через тридцать лет
Тревожат рощу плачем соловьи.
О время, время,
Мне дымы твои
И ныне заволакивают свет…

С годами тяжелее ноша
И осторожнее шаги.
Не скроет ямину пороша,
В тени не спрячутся враги.

Смотрю я ближе,
Вижу дальше,
Не ослепит и яркий свет.
Я не лечу, как глупый вальдшнеп,
С открытым сердцем под дуплет.

Я, зная все свои потери,
Останусь щедрым,
Словно Русь.
И, время на минуты меря,
Скупей ничуть не становлюсь.

Иные у страны орбиты,
Но взлет ее у той межи,
Где у печальницы-ракиты,
Навылет пулями пробиты,
Солдаты держат рубежи.

Из чужой страны гостей
Экскурсовод
Провожал глазеть на стены-кручи.
Надо мною из былого тучи
Поднимались,
Застя небосвод.

Я стоял и в прошлое глядел:
Над Исковой молчали грозно башни,
Давний день,
Как будто день вчерашний,
Болью незабытою гудел.

«Юнкерсов» кресты опять в глазах.
Кажется, земля насквозь пробита
Бомбами.
Земля моя в слезах,
Кровью нашей русскою залита.

И совсем не кто-нибудь —
Отец,
Мой отец под дулом автомата!
Без промашки
Бьет в упор свинец,
Смерть-свинец немецкого солдата…

Я ни в чем туристов не виню,
Их тогда и не было на свете.
За отцов не отвечают дети.
Но и память не предашь огню.

Моих друзей негромкие дела —
Следы давнишние
На партизанских тропах
И всполохи березок на окопах,
Повыжженных снарядами дотла.

На месте боя
В реденьком лесу
Кипрея запоздалое цветенье,
Как будто их последнее мгновенье
Шагнувших
В огневую полосу.

Моих друзей негромкие дела —
Потухшего костра живые угли,
Они по виду только смуглы —
Хранят частицу горького тепла.

Озябший,
Угли приюти в ладонь,
Не только пальцам —
Сердцу полегчает.
Признаться, я и сам не чаял,
Что до сих пор
Хранят они огонь.

Моих друзей негромкие дела,
Как борозды,
Молчат в зеленом жите.
О, борозды!
О шуме не тужите,
Нам тихость ваша мудрая
Мила.

Небо — куполом,
Иль вовсе непогожее, —
В пути-дороженьке кал и ки перехожие.

Потешали молодецкую братч и ну,
В граде Киеве оплакали дружину
Князя Игоря.
И снова Русь былинная…

То не песня в поднебесье лебединая,
Перед бурей не птенцов скликают гуси — Взрокотали звончатые гусли.

Шли калики с песнями да плачами
По векам, как по ступенькам,
В стольный град
Заявились горемычные удачники.
Слушай гусельки
Кто рад и кто не рад!

Смерды слушали —
Душою приосанились.
А монахи да ярыжки прячут нос:
Чуть стемнело — к володыке,
Земно кланялись,
Спешно стряпали на вольницу донос.

И затеялось гонение на звончатые…
Только видано ль,
Чтоб песню на Руси,
Недопетую и вольную, прикончили?
Наши деды песню пронесли
Через все кресты
И все запреты,
Деды — безымянные поэты.

То не лебедь выходила из реки
И вставала,
Белокрыла и легка, —
Возводили на Великой мужики
Церковь-крепость,
Словно песню, на века.

Поприладилась плечом к плечу артель.
На стене — сам бог и князь —
Мастеровой.
По земле идет играючи апрель,
Обжигает прибауткой ветровой:

«Ох ты, каменщиков псковская артель, Плитняков многопудовых карусель,
Б а луй,
Б а луй каруселькой даровой,
Словно не было годины моровой».