Николай Рубцов - Я тебя целовал…

– Убежим! Под стогом заночуем!
И среди березовых ветвей
Я твоим поверю поцелуям,
Ты поверишь нежности моей…

Но заноет старая заноза,
И в душе становится темней,
Ведь шумит такая же береза
Над могилой матери моей.

Я люблю, когда шумят березы,
Когда листья падают с берез,
Слушаю – и набегают слезы
На глаза, отвыкшие от слез.

Но нередко в сердце, как заноза,
Вспыхнет грусть давно забытых дней,
Ведь шумит такая же береза
Над могилой матери моей.

Кровь лилась, огонь летел из мрака,
А у нас в деревне у оград
С ветром и дождем шумел и плакал
Вот такой же поздний листопад.

Пусть шумят осенние березы,
Пусть от шума горестных берез
Набегают искренние слезы
На глаза, отвыкшие от слез…

Я тебя целовал сквозь слезы,
Только ты не видела слез,
Потому, что сырой и темной
Была осенняя ночь.

Эти слезы – избыток чувства,
А не слабость моей души.
Я тебе не сказал: «До завтра!»
Почему-то шепнул: «Прости…»

И ушел. И в морском походе
Я продрог на резком ветру,
Но тепло твоих поцелуев
Вдруг почувствовал на губах.

Я подумал, что часто к морю
Ты приходишь и ждешь меня,
И от этой счастливой мысли
Будто солнце в душе зажглось!

Но никто из друзей не слышал,
Как я имя твое шептал,
Потому что шумело море,
Раздавались звонки тревог…

С улыбкой на лице и со слезами
Осталась ты на пристани морской,
И снова шторм играет парусами
И всей моей любовью и тоской!

И далеко за быстрой нашей шхуной,
За штормовой поднявшейся волной
Остался порт, взволнованный и юный,
Остался порт, могучий и родной!

Как я люблю полярный этот город!
За то, что там издревле дух морской,
Что там огни и крепкий снежный холод,
И резко пахнет дымом и треской.

За то, что он наполнен голосами,
За то, что там к печали и добру
С улыбкой на лице и со слезами
Бесстрашно ты стояла на ветру…

Наш корабль с заданием
В море уходил,
Я ж некстати в госпиталь угодил.
Разлучась с просторами
Синих волн и скал,
Сразу койку белую ненавидеть стал.
Думал, грусть внезапную
Чем бы укротить?
Свой недуг мучительный
Как укоротить?
«Жизнь! – иронизировал, —
Хоть кричи «ура»…
Но в палату юная вдруг вошла сестра.
Словно гений нежности,
Гений доброты,
Обратилась вежливо,
Жаль, что не на «ты»:
– Это вы бушуете? – В голосе укор.
Ласковей добавила:
– Сделаем укол.
Думал я о чуткости
Рук, державших шприц,—
И не боли, радости
Не было границ.
Знать, не зря у девушки
Синие глаза.
Как цветы, как русские наши небеса.

Крыша.
Над крышей – луна.
Пруд.
Над прудом – бузина.
Тихо. И в тишине
Вспомнилось море мне.
Здесь бестревожно,
А там,
В хмуром дозоре ночном,
Может, сейчас морякам
Сыгран внезапный подъем..
Тополь. Ограда. Скамья.
Пташек неровный полет.
Скоро из отпуска я
Снова уеду на флот.
Я расскажу, как у нас
Дружным звеном из ворот,
С радостью в утренний час
В поле выходит народ.
Как отражается в пруд
Вечера праздничный вид,
Розы так буйно цветут,
Будто бы море шумит.
Я в чистоте берегу
Гордое званье: матрос,
И разлюбить не смогу
Край, где родился и рос.
Крыша.
Над крышей – луна.
Пруд.
Над прудом – бузина.
С детства нам дорог такой
Родины светлый покой.

Ах, откружилась голова
От радости, от лунности,
Но будет век в душе жива
Пора любви и юности!
Пора любви среди полей,
Среди закатов тающих,
И на виду у журавлей,
Над полем пролетающих.
Того уж нет, того уж нет…
Не скажешь мне, что ты моя.
И даже в то, что я – поэт,
Не веришь ты, любимая.
Желая целый дать совет
Холодным тоном критика,
Ты говоришь, что мысли нет,
Что я похож на нытика.
Мои горячие слова
Ты так любила в юности!..
Но откружилась голова
И у тебя от лунности.
В закатной пламенной тиши
Вдруг трубы журавлиные
Тоску обманутой души
Пропели над долиною.
А ты ходи почаще в луг,
К цветам, к закатным пламенным,
Чтоб сердце пламенное вдруг
Не стало сердцем каменным.
И, чтоб трагедией души
Не стала драма юности,
Я говорю себе: пиши
О радости, о лунности!