Маргарита Агашина - Бабья доля (сборник)

Он не думал, осторожно целясь
прямо в грудь большому крохалю,
как тогда на всю тайгу хотелось
громко крикнуть: «Я тебя люблю!»

Вывернулось сердце наизнанку,
ночью дым от выстрела – во сне…
Но забыт тот паренёк с берданкой
в бисерном, цветастом зипуне.

…А потом – берёзовые тени
на верандах подмосковных дач,
и летит на школьной перемене
невесомый волейбольный мяч.

И – мальчишка в клетчатой рубашке…
А потом из рук моих к нему
лепестки оборванной ромашки
ветер уносил по одному…

В платье, разрисованном горошком,
как в мечте ждала я, как во сне…
но не по цветным лесным дорожкам
в первый раз любовь пришла ко мне.

По Лесной, Полянке или Пресне —
я не знала улиц городских…
Шумный город замер и затих
над моей, не городскою, песней.

Песня слов и выдумок сильней!
Если трудно – песню позови!
Песня стала спутницей моей
первой, не придуманной, любви.

Не дадут литые тротуары
вырасти былинке-лебеде…
Тонут потухающие фары
в москворецкой медленной воде.

А шаги – отчётливей и реже,
а слова – нежнее и смелей:
ты остановился на Манеже,
у кремлёвских, тонких тополей.

И, решив, что нам с тобой не нужно
глубины волнений и тревог,
предложил торжественную дружбу
до конца отдельных двух дорог.

…Я смотрела в самые глаза,
веря с полуслова, с полувзгляда,
и решала: если ты сказал,
значит, это только так и надо.

Значит, только так тому и быть!
И пройду, не оглянувшись, мимо.
И нетрудно даже разлюбить,
если так потребовал любимый!

Я решила разлюбить… И вдруг
вздрогнула от боли и испуга:
ты сказал неправду – ты не друг,
ты гораздо больше просто друга!

И ты ещё, ещё, ещё придёшь!
Опять такой же шумный и упрямый.
И снова дробь выстукивает дождь
по переплётам пропылённой рамы.

И снова гром грохочет горячо,
и тучи наливаются свинцом.
Ты подойдёшь и тронешь за плечо,
и повернёшь меня к себе лицом.

Стихнет ливень, обрываясь с крыш,
выскользнут страницы из руки,
ты, не узнавая, замолчишь,
уберёшь ладонь с моей щеки;

ты увидишь новые глаза,
радостью залитые до края.
И тогда, о чём-то вспоминая,
ты услышишь, как сильна гроза!

Сразу станет комната узка,
и в углах, и на окне темно.
И рванётся тонкая рука
распахнуть тяжёлое окно,

чтоб навстречу хлынула весна,
ни тоски, ни счастья не тая!
…А девчонка с книгой у окна —
это, может, даже и не я!

Это, не досматривая сны,
забывая отдых и уют,
девушки и юноши страны
сессию весеннюю сдают.

Это, наклонившись над столом,
не уснув до утренней звезды,
пятикурсник вписывал в диплом
горы малахитовой руды.

Это вышли эвенки в тайгу
добывать для Родины меха;
это на высоком берегу
вспарывают землю лемеха;

и моя веселая родня
васильковой волжской стороны
рассыпает зёрна ячменя
в борозды безудержной весны;

это стынут завязи айвы
в золотых садах Алма-Аты;
это на окраинах Москвы
строятся дороги и мосты;

голубыми звёздочками льна
костромские искрятся края…
И идёт над Родиной весна,
ни любви, ни счастья не тая!

Я всё это помню как будто спросонок:
таёжный поселок, больница в снегу.
А в чуме охотника болен ребёнок.
И, значит, отец уезжает в тайгу.

Отчаянный ветер бросал на колени,
четвёртые сутки ревела пурга,
У нарт беспокойно застыли олени,
закинув за спины крутые рога.

Отца проводник дожидался у входа.
Негромко, встревоженно ахнула мать:
– Куда тебя носит в такую погоду?
Смотри: ни дороги, ни зги не видать!

Олени над снегом как будто взлетели
и дёрнули нарты упругим рывком,
и ветер уже далеко из метели доносит:
– Меня посылает райком!

…Над Родиной встало военное небо.
Тринадцатый месяц народ на постах.
Не досыта сна и не досыта хлеба.
Идут эшелоны в багровых крестах.

И я становилась взрослей и суровей,
на донорский пункт приходя и делясь
с товарищем раненым струями крови
тринадцатый месяц – тринадцатый раз.