Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

И слова в давным-давно знакомом
расцвели тюльпанами в былом —
как она любила военкома,
как ее покинул военком.

В лад с моими мыслями, тревожно
хочется глазам ее спросить:
«Ну, скажи, теперь нам невозможно
друг от друга что-то утаить?»

Я решил: «Последнее свиданье…»
Ночь смолчала — полная цветов…
О любовь, о радости молчанья,
дрожь руки, понятная без слов!

И сегодня, узел разрубая,
я сказал ей правду о жене…
Плакал ветер. Астры, пригибаясь,
с травами шептались обо мне.

Хмурый запад в облачных завалах
растерял свой вылинявший цвет.
Ничего тогда ты не сказала,
только долго мне глядела вслед.

С этих пор я высох от кручины.
И всегда щемит меня тоска,
как увижу грустную дивчину
на посту у здания ЦК.

Что ж, прощай… Такая наша доля.
Сердце сбережет мою весну…
Буду помнить синий ветер в поле,
Золотых волос твоих волну…

Только прикоснусь к такому чуду —
захлестнет меня хмельная синь…
Я тебя вовеки не забуду,
хоть всегда со мной жена и сын.

Путь в мечту, как в марево, память без границ:
там дрожит, колеблется тень густых ресниц.
Прежний синий милый взор там блестит, маня…
Золотые кудри!.. Искорка моя!..

Там, где к звездам жерлами труб высоких хор,
где крестами тусклыми молится собор,
где Бахмутка-речка под мостом шумит,
на знакомой улице тихий дом стоит.

Подойду к крыльцу я, полон прежних дум,
и умолкнет явора переливный шум…
Где в постели милая спит давным-давно,
подойду и месяцем загляну в окно…

Сколько дней, ведь годы я о ней мечтал,
вот лица чуть виден дорогой овал..
Спит… сквозь стены сердцу сердце не вспугнуть…
Лишь сорочки вышивку поднимает грудь,
из-под одеяла, так стройна, тонка,
лилией цветущей свесилась рука.

А на щеках матовых — мой горячий взгляд,
и ресницы тенями грустными дрожат.
Пробудилась, дрогнула, белою рукой,
как бывало, тянется милая за мной…

Разомкнула губы и зовет она…
Нет, то просто ветер плачет у окна…
Спит любовь. И сердцу сердце не вспугнуть.
И на утро месяц повернул свой путь.

Глубже скрыл тоску я, гнев жестокий свой,
зашумел, как прежде, явор надо мной…
Так шумит и в жилах вечной боли яд…
По знакомой улице я иду назад.

Там, за синью зданий, стали крик и рев,
предо мною тени золотых стволов…
Меж деревьев — грустны — месяца края…
Золотые кудри! Искорка моя!

Синий вечер, деревья, село.
Молчаливый, я жду, я притих…
Снова сердце мое расцвело
и лучами заката легло
в колыханье ветвей золотых.
Молчаливый, я жду, я притих…

Наплывает туман голубой,
пал на вербы огонь янтаря.
С поля вышли девчата гурьбой,
песня в небе горит, как заря…
Наплывает туман голубой.
С поля вышли девчата гурьбой.

И так тихо, так сонно кругом.
Только песня печалит до слез…
Вновь родное лицо за окном,
и прощальные шумы берез…
Снова память твердит об одном…
И так сонно, так тихо кругом.

Я знакомой тропинкой иду…
Память льет свой томительный яд.
В потемневшем июльском саду
я знакомой тропинкой иду.
Сад шумит, ой шумит старый сад…
Не вернуться мне больше назад.

Дни идут, пролетают года,
станут белыми брови мои…
Отлетят, как на юг журавли,
будто сказка, уйдут навсегда
недопетые песни мои…
Отшумят, как под осень ручьи.

И припомню деревья, село,
смех и шелесты в рощах ночных.
И начало всех песен моих —
это сердце мое расцвело…
В колыханье ветвей золотых
вижу проблески песен моих.

А теперь — тишина и покой.
Молчаливый, слежу я порой,
как цветет за окном вышина.
И в квартире моей — тишина.
И душа — как затон золотой,
где былое проходит волной…

Я иду мимо дома «Известий»,
шумный город прибоем кипит,
за окном, на редакторском месте,
синеглазый поэт не сидит.

Был Эллан… А теперь не стало.
До конца, как и он, сознаю,
не успею прославить, пожалуй,
я родную Коммуну мою.