Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

Конь летит и дым взвивает,
вьется вдаль стальная нить.
Комсомолец уезжает
в Красной Армии служить.

Падают снежинки, тает нежный холод…
Падают снежинки на мои следы.
И уже сдается, что вокруг не город,
а леса да рощи, рощи да пруды.
Что это? Не сон ли? Это звон трамвая…
Что это? Не сон ли? Загудел авто…
Мет, промчался ветер, дерево качая,
след в снегу глубокий… Что же это, что?
Где же явь, где сон мой? Почернели ветви,
а меж ними — солнца на стволах печать…
…Шум толпы, как будто в нашей роще ветер,
звук шагов счастливый… Время ли скучать?..
В клуб иду… С портрета — добрый взгляд навстречу:
«Что ты сделал?» — снова спрашивает он.
Что учусь в партшколе, я ему отвечу,
что его заветом путь мой озарен.
Улыбнется Ленин. Стану я прилежно
слушать, что в письме нам говорит ЦК.
И как будто лоб мой гладит нежно-нежно
теплая, родная Ленина рука.

…Кончился бой… Желто-синие клочья
снова над станцией треплют свой шелк…
К пленным, столпившимся молча,
сам куренной подошел…

Смотрит — огнем прожигает до кости…
Хлопцы стоят — побледнели, как мел…
Пьяная смерть набивается в гости,
в сумрачном блеске наган занемел…

«Есть комсомольцы меж вами! Я знаю!..
Каждому пуля поставит печать…»
…Стиснуты губы: тоска гробовая,
но продолжают молчать…

«Вот так ребята, стройны да красивы!..
Жалко расстреливать всех!
Эй, оглянитесь… и солнце, и нивы…»
Отповедь — смех.

«Ну, так пощады не знать и родному!
Вас не оплачет пылающий край!..»
Вышел один… и сказал куренному;
«Я — комсомолец… Стреляй!..»

Тебя любил, как ветер — небо,
от оскорблений весь в огне.
Скажи, кому же на потребу
ты нежной притворялась мне?..

Тебя любил, как розу ветер,
печалью сладкой обуян…
Но не могу прощеньем встретить
твое притворство и обман.

Ты не любила… Кончим сразу…
Как больно мне, как больно вновь!..
Но всё же я тебе обязан
хотя бы за игру в любовь.

Я читал тебе стихи мои,
не стерпев, я разрыдался бурно.
Ты смотрела грустно и лазурно,
как я руки заломил свои.

Ты исчезла. Я рыдал так полно,
позабыв о радости земной…
Сквозь рыданья слышал я невольно,
как и ты рыдала за стеной.

В час, когда заснет вечерний город
и погаснут облака вдали,
слышен листьев падающих шорох
на ладонях стихнувшей земли.

Шелест крыльев журавлиной стаи
с высоты доносится ко мне,
и клубятся думы мои, тая,
словно ветви в синей тишине.

И душа не тянется к родному,
к дальнему, где детство протекло, —
чудится, по полю голубому
гостем лишь ходить мне на село…

Слышны паровозов отголоски,
рев моторов в небе надо мной…
К девушке на дальнем перекрестке
я пойду по гулкой мостовой.

У дверей ЦК моя кохана
в милицейской форме на посту.
Сердце замирает — только гляну
на ее земную красоту.

Нежная, как роза молодая,
тонким станом — тополю под стать.
И за что она меня, такая,
полюбила — век не разгадать!

Вся она — как свет зари горячей,
как дыханье утренних цветов.
Я ж, сдается, буднично невзрачен —
с картуза до сбитых каблуков…

Сердце мое звезды торопили,
воздух был пьянящим, как вино…
Я пришел. Ее давно сменили.
Из ЦК светило нам окно.

«Ты пришел?» — Она тугою грудью
крепко прижимается ко мне…
…Синий жар… осеннее безлюдье…
тихий смех журчит в голубизне…

И опять, бессильный, не могу я
рассказать про сына и семью…
Губы в губы — жаром поцелуя
волю отняла она мою.

Долог поцелуй, а перерывы
коротки, — и нежные слова,
с губ ее слетая торопливо,
шелестят, как в сумраке листва…

Мы идем, и льется голос близкий,
открывая мне за годом год,—
как она училась гимназисткой,
как ходила в Венгрию в поход.