Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

К ней сердце потянулось живо,
как нить, что вечно золота…
У ней — волос волниста грива,
свежи и радостны уста…

Под ноги словно розы стелет
и пьет глаза его до дна…
Она — не сон, она Ягелла
и дочь магната Рудзяна.

Объятья утро раскрывает,
светло туманится, цветет
над полем, над далеким гаем,
где свеж и молод небосвод.

Покорно собрались коровы,
хрустят зеленою травой.
Пастух меж них уселся снова
и сладко грезит, сам не свой…

Монисто звезд по небу вьется,
как будто думы чабана…
Ему не естся и не пьется,
мечта владеет им одна…

К себе зовет младую панну
и, жмурясь, ловит он ворон.
И перед образом туманным
застыл, коленопреклонен…

К нему всё ближе, ближе брови
и губы, губы с их огнем…
Ах, то не панна, то корова
его лизнула языком.

«Эгей! Куда? А, чтоб ты сдохла!..» —
и непечатные слова.
Трещит под ним подсолнух сохлый
и желто клонится трава.

Припомнил он: младая панна
его цветы не приняла,
и глаз мутит слеза, нежданна,
усмешка губы зло свела.

Она рабом его назвала,
ответила, как наглецу…
Взглянула гордо и сказала:
«Вот погоди, скажу отцу».

В злате парк осенний тонет,
неба синь — в разливе дум.
Сосны клонятся и стонут,
их вершин тревожен шум.

Может, здесь я не впервые?
Не вернешь тех дней назад…
В сини листья неживые
сонно кружатся, летят.

В парке панна молодая
бродит с книжкою в руках,
золото в прическе тает,
разливается в глазах.

Нежно тонет в желтых листьях,
бродит тихою стопой.
Очи сини и лучисты,
черевичек — золотой.

В небе солнце разлилося,
в ливне струн-лучей трава…
Черевичек тот курносый,
знать, во сне я целовал.

Жжет светило без пощады…
Меж густых ветвистых крон —
мраморные колоннады
и в сплошных цветах балкон.

На балконе — люди, люди,
музыки настал черед.
Рвет она тоскою груди,
властно за сердце берет…

Далее веди, о муза,
без тебя ведь трудно мне.
А магнат поводит усом,
мочит пышный ус в вине.

Кровью то вино стекает,
весь в багряных пятнах стол.
Глазом черным пан играет,
грозен взгляд его и зол…

Хмурые седые брови грозно
выгнулись дугой…
Сколько горя, сколько крови
на парче его рудой!..

Он орет, как очумелый,
пол ножищами долбит…
Перед ним оторопелый
молодой гайдук стоит.

Как то пану ни обрыдло,
он расквасит морду в кровь…
«Рассчитаться с хлопьим быдлом,
на конюшне запороть!

Ни питья ему, ни пищи,
на соломе пусть гниет!
Будет знать безумец нищий,
где его, а где мое!»

«Пся крев! Быдло!» — возбужденно
голосов гудят шмели.
Гайдуку магнат взъяренный
пастуха найти велит.

День увял золотолистый,
запад медленно потух.
За межою парка — свисты:
гонит стадо там пастух.

Ничего еще не знает,
батогов еще не ждет…
На сопелке он играет,
словно панночку зовет.

Пусть у хлопца ноги босы,
между пальцев грязь и кровь,—
пану станет он угрозой
за народное добро!

Будет кровь с огнем расплаты,
проклянет он сад густой,
мраморные колоннады,
черевичек золотой.
………………………
Гайдук бежит, коня седлает
и про запас берет коня.
Он за ворота вылетает,
как привиденье из огня.

«Эй, берегись!» — и кони мчатся,
за ним собаки с детворой.
Глядит в окно на парня Настя,
и взгляд туманится слезой…

«Прощай, прощай!» — за волю друга
гайдук Иван на всё готов.
Лишь бы не лопнули подпруги
и не расшибли кони в кровь…

Уж вечер потянул прохладой,
зари последний луч погас.
Гайдук встречается со стадом,
за стадом тем идет Тарас.

Видать ее хотя б минутку…
Ой, панна смотрит сверху вниз!
Сыграй последний раз на дудке
и на коня скорей садись!

Кричит Иван: «Веленье пана —
тебя в конюшне запороть,
за то, что оскорбил ты панну,
за то, что ты — мужичья плоть!

Бежим на Сечь, Тарас мой милый,
квитаться с паном — наш удел!»
У пастуха набухли жилы,
и он зубами заскрипел: