Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

Как пахли на полях теплом июня ночи
(не верилось, что там, на улицах Москвы,
на тротуар упал расстрелянный рабочий
за то, что не склонил пред паном головы…).

Гей, сквозь огонь и гул селян простая доля
с ободранной сумой бредет сквозь города.
Там дети по углам заплаканны и голы
и женщины в нужде стареют от труда.

И только кое-где пронзит полотна ночи,
как сердца перебой, предчувствие судьбы,
и снова всё шумит, и снова всё грохочет,
как будто камни кто бросает на гробы…

Вдали гремел Октябрь, подъемля крылья строго,
светили волны звезд для городов и сел,—
то шли мы, как один, на дьявола и бога,
и вспыхивал наш гнев, как огненный бензол…

Уже летели в грязь не лишь одни погоны,
а головы панов — так праведны клинки…
И всюду на путях гудели эшелоны —
то мчались на фронты, на бой большевики…

За ними с ветром гул, за ними с ветром звоны,
проклятья и огонь, надежды и любовь,
пожары били вверх бичом своим червонным,
куда-то звал простор: «Иди, не прекословь…»

Всё снятся мне перрон, отряды и вагоны,
и ветер, что сады шатает всё сильней,
в вагоне сквозь окно Оксаны взор бессонный,
в туманах вечеров рыдание полей…

И верила она: красногвардеец-воин
лишь за рабочий люд против панов идет,
ведь неспроста у всех, тревожен, неспокоен,
бескраен, как любовь, в сердцах огонь цветет…

Ведь все они в нужде, оборваны и босы,
от шахт и от станков, где поднялась весна…
И срезала тогда свои Оксана косы,
и в грубую шинель закуталась она.

И снова будто сон, и Лоскутовка где-то,
разбитый грузовик и на перроне кровь…
А за горою гром не молкнет до рассвета —
в разбитое ведро так бьет лопата вновь…

Зеленый прежде лист как будто ржа сгубила,
в холодный стебелек пробрался едкий дым.
Железная гудит и днем и ночью сила
и обгоняет даль по рельсам золотым…

Видения-огни горят над дикой кручей,
над шахтами встают и в степь зовут в ночи;
на головах у них венком багряным тучи,
и от очей звенят и падают мечи…

Как будто кто открыл железные ворота
в неведомый нам край… И сердце — как орел.
И падают мечи, гей, на шахтеров роты,
горячей стали крик над тишиною сел…

Чьи ж серые в огне опять я вижу очи
и юных губ тепло, как милый свежий цвет?!
Былое, всё в крови, разорванное в клочья,
развеяли поля в туманах этих лет…

Но громыхала даль тревожная во мраке…
О небо, ты скорбишь израненным лицом!..
То с запада пришли германцы, гайдамаки
и золото полей закрыли злым свинцом…

О, то они тогда зарезали заводы!..
Как стала холодеть Донетчина моя!..
Над степью ужас плыл, как бы кровавой содой
засыпало души печальные поля…

Смешали всё в крови… И на отряд Оксаны
как будто гром упал, — был весь отряд пленен…
Как будто и сейчас там рыщет ветер пьяный
и в выемке лежит разбитый эшелон…

Во тьму, в ночной мороз Оксану выводили,
как тысячи других, в тревожную бессонь…
И слышала тот крик, Донетчина, не ты ли,
Сухой и острый: «По большевикам — огонь!..»

Японский карабин… и в грудь вонзились пули…
Простреленной идешь ты, молодость моя.
В спасение и свет поверить я могу ли?
Оксана будет жить, об этом знаю я.

Оксану спас старик, упрятал после боя,
ходил за нею он, оправилась она.
И снова без конца далекий звон забоя,
поселок заводской и неба глубина.

Мне хочется сказать, что осень ясноока
и что ее приход — краса полей родных.
Я видел лик ее — то рядом, то далёко —
и с ветром посылал ей жар поэм своих.

Приходит листопад, по шахтам он блуждает,
браслетами звенит — осеннею листвой,
так верб моих тоска порою отступает,
когда припомнишь ты: весна не за горой.

И тихая печаль, и эти неба сини
начальный день любви напоминают мне.
Ох, стонет сердце там, пьет в сладкой грусти ныне
узоры теплых грез… То я бреду в огне…

То я бреду в огне… В душе простор зеленый,
молчанием цветут заветные слова…
А в небе молодом, где тучи — коногоны,
как будто шелестит багряная трава…

Рыданья, боль, тоска… Под сапогом германца
рабочий изнурен и стонет селянин…
А день гудит, встает в пылающих багрянцах, —
то с севера идут, поднявшись, как один…