Вадим Шершеневич: Лошадь как лошадь

Жил, как все... грешил маленько, Больше плакал... а еще По вечерам от скуки тренькал на гитаре кой о чем.

Плавал в строфах плавных сумерек, Служил обедни, романтический архирей, Да пытался глупо в сумме рек Подсчитать итог морей!

Ну, а в общем, Коль не ропщем, Нам, поэтам, красоты лабазникам, сутенерам событий, Профессиональным проказникам, Живется дни и годы Хоть куда!

Так и я непробудно, не считая потери и Не копя рубли радости моей, Подводил в лирической бухгалтерии Балансы моих великолепных дней.

Вы пришли усмехнуться над моею работой, Над почтенной скукой моей И размашистым росчерком поперек всего отчета Расчеркнулись фамилией своей.

И бумага вскрикнула, и день голубой еще Ковыркнулся на рельсах телеграфных струн, А в небе над ними разыгралось побоище Звезд и солнц, облаков и лун!

Но перо окунули в чернила вы Слишком сильно, чтоб хорошо... Знаю милая, милая, милая, Что росчерк окончился кляксой большой.

Вы уйдете, как все... вы, как все, отойдете, И в сахаре мансард мне станет зачем-то темно. Буду плакать, как встарь... целовать на отчете Это отчетливое незасохнувшее пятно!

- 11

Принцип альбомного стиха

Муаровый снег тротуарами завивается Как волосы височками чиновника. Девушка из флигеля косого китайца Под тяжестью тишины! Девушка, перегнувшая сны! Ты ищешь любовника?

Не стоит! он будет шептать: останься!

Любовью пригладит души непокорственный клок,

И неумело, как за сценой изображают поток

На киносеансе,

Будет притворяться: страдает от вторника

В гамаке убаюканных грез.

Разве не знаешь: любовник - побитый пес,

Которому не надо намордника. Н а и в н а я ! песок на арене, Как любовь, для того, чтоб его топтать, Я не любовник, конечно, я поэт, тихий, как мать, Безнадежный, как неврастеник в мягких тисках мигрени!

Но я еще знаю, что когда сквозь окна курица,

А за нею целый выводок пятен поспешит,

Тогда, как черепами,

Сердцами

Играет улица,

А с левой стороны у всех девушек особенно заболит. И все, даже комиссары, заговорят про данте И беатриче, покрытых занавеской веков, Верь! весь звон курантов Только треск перебитых горшков.

И теперь я помню, что и я когда-то

Уносил от молодости светлые волосы на черном пиджаке,

И бесстыдному красному закату

Шептал о моей тоске. А ты все-таки ищешь молодого любовника, Красивого, статного, ищешь с разбега, Тротуарами, где пряди снега Завиваются височками чиновника!

Ну что же, ищи!

Свищи!

Сквозь барабаны мороза и вьюги,

Сквозь брошенный игривым снежком плач,

На нежных скрипках твоих грудей упругих

Заиграет какой-нибудь скрипач.

- 12

Содержание плюс горечь.

Послушай! нельзя же быть такой безнадежно суровой, Неласковой! Я под этим взглядом, как рабочий на стройке новой, Которому: протаскивай! А мне не протащить печаль свозь зрачек. Счастье, как мальчик С пальчик, С вершок. М и л а я ! ведь навзрыд истомилась ты: Ну, так сорви Лоскуток милости От шуршащего счастья любви! Ведь даже городовой Приласкал кошку, к его сапогам пахучим Притулившуюся от вьги ночной, А мы зрачки свои дразним и мучим. Где-то масленница широкой волной Затопила засохший пост, И кометный хвост сметает метлой С небесного стола крошки скудных звезд. Хоть один поцелуй. из под тишечной украдкой. Как внезапится солнце сквозь серенький день. пойми: За спокойным лицом, непрозрачной облаткой, Горький хинин тоски! Я жду, когда рот поцелуем завишнится И из него косточкой поцелуя выскочит стон, А рассветного неба пятишница Уже радужно значит сто. Неужели же вечно радости объедки? Навсегда ль это всюдное "бы"? И на улицах москвы, как в огромной рулетке, Мое сердце лишь шарик в искусных руках судьбы. И ждать, пока крупье, одетый в черное и серебро, Как лакей иль как смерть, все равно быть может, На кладбищенское зеро Этот красненький шарик положит!

Октябрь 1915

- 13

Принцип гармонизации образа

И один. и прискорбный. и приходят оравой Точно выкрики пьяниц шаги ушлых дней. И продрогшим котенком из поганой канавы Вылезаю из памяти своей.

Да, из пляски вчерашней, Пляски губ слишком страшной, Слишком жгучей, как молнии среди грома расплат, Сколько раз не любовь, а цыганский романс бесшабашный Уносил, чтоб зарыть бережливей, чем клад.

И все глубже на лбу угрюмеют складки, Как на животе женщины, рожавшей не раз, И синяки у глаз, Обложки синей тетрадки, Где детским почерком о злых поцелуях рассказ.

Но проходишь, и снова я верю блеснувшим Ресницам твоим И беспомощно нежным словам, Как дикарь робко верит своим обманувшим, Бессильно-слепым, Деревянным богам.