Петр Вегин - Серебро

И медленно все подытожив,
он остолбенеет на миг:
не зря, видно, слово художник
созвучно со словом должник.

И может такое случиться —
однажды в тревожную ночь
народ в его дверь постучится
и молча попросит помочь…

Я в долг беру слова у языка родного —
я отдаю слова.
Мне дали тело в долг.
Возможно, с опозданьем,
но я когда-нибудь верну и этот долг.

И только ты дана не в долг и не на время,
любимая моя с глазами тишины.
Мы спишем все, что нам должны снега, сирени,
друг другу только мы
должны, должны, должны…

Благословенно будь, окно,
которое не гаснет за полночь,
заботой поздней зажжено,
бессонницею — все равно
ничем ему нельзя помочь,
и есть одно — шептать, как заповедь:
благословенно будь, окно.

Как думать хочется, что там
искусство свои тайны сказывает
на радость нашим временам.
А может, возле плитки газовой
одна из популярных драм,
где муж с женой, как птицы в клетке,
сидят на шатких табуретках,
и шаток мир, и силы нет,
и лишь един над ними свет.

Какое дивное кино:
горит зеленое окно
и мать дитя, качая, носит.
Благословенно будь, окно,
что в день — светло, как в ночь — цветно.
Того ж, кто камень в тебя бросит,
пусть перекосит!

Окно — роман, окно — проект,
окно — чертеж, окно — подрамник…
Ты — драгоценнейший подарок,
ночной проспект!
Ночами чувствуешь, как мир
трещит по швам от нервотрепок.
В нем было бы немало дыр,
но словно светлые заклепки —
окно,
окно,
окно,
окно…
Днем это видеть не дано.

Требуйте от поэта,
что невозможно от Требника!
Будущего времени космический агент —
бесприютный на земле Велимир Хлебников —
ставил главный свой эксперимент.

На степном полустанке,
где ни печки-лавочки,
от ледяного ветра индевела полынь,
замерзала женщина, и Хлебников из наволочки
доставал рукописи — превращал в теплынь.

Рукописи, в которых — завтрашнего гены,
чудо Слова русского, которое бог.
Обогрейте женщину,
если вы — гений,
подожгите рукописи у ее ног!

Отогрейте на снегу белую лебедку,
запалите рукописи, сметав в стог.
Если не спасет ее и ее ребенка,
то какое ж, к черту, ваше Слово — бог?

Наволочка, в которой вместо подушки —
пламенные черновики,
вот что такое Поэзия.
Чтоб не мерзли души,
да будут огню наши строки легки!

Испытаем, братия, стихи наши без трусости.
Вечный огонь беспощаден и свят!
Хорошо горят гениальные рукописи.
Плохие рукописи не горят.

Ни в чем не меняясь снаружи,
в ночной листопадной глуши
проснуться и вдруг обнаружить
исчезновенье души.

Как невыносимо и сложно
сознаньем понять, что душа
из тела и через окошко
неслышнее кошки ушла.

Ты думаешь — все тебе можно
и время тебе нипочем,
душа — полуночная кошка,
промокшая под дождем?!

Бродяга, исчадие ада,
отбитая трижды, куда
еще тебе, дурочка, надо
в твои-то года?

Душа, что за странные шутки?
Не вляпайся в новую грязь!..
Явилась она через сутки
и так отвечала, светясь:

«Природою данное тело
с твоей недурною башкой
не сделают доброго дела,
коль будут в разладе с душой.

Допустим, я драная кошка.
Ругая меня и кляня,
как все же бездарно и пошло
ты выглядишь без меня.

А я себя не представляю
без женщины, с чьею душой
мы, светом сливаясь, стояли
как будто свеча со свечой.

Прошу вас и повелеваю
обняться и жить не греша…»
И, тело огнем заполняя,
вернулась на место душа.

Царапается жестоко,
ну просто хоть не дыши.
И все мои черные строки —
царапины этой души.

Продавец роз
на всю выручку
накупает хлеба.
Мукомол накупает роз.
А над головой —
непродающееся небо,
в нем дырочки от звезд,
а может, и от слез.

Жизнь так и движется —
меж хлебом и розами,
и прекрасней этого, наверно, не суметь.
Продашь хлеб — купишь розы.
А продашь родину,
а продашь родину —
купишь смерть.