Петр Вегин - Серебро

Как жернова на мель
нице, кряхтят века…
Качаю колыбель.
Мы — люди, не мука

Тяжел и страшен груз
пиратских кораблей…
А чем я защищусь? —
качаю колыбель.

За стенкою живет
печальный менестрель.
Жаль, ночью не поет…
Качаю колыбель.

Хоть за окном зима,
но робкая форель
в лесном ручье жива.
Качаю колыбель.

Земная ось хрупка,
но тем она цельней,
что я на ней пока-
чиваю колыбель.

Все менее пробел
меж ними. Не моргай —
земля и колыбель
в одно слились. Качай!

Качаю колыбель —
дитя и всех людей,
людей и всех детей.
Качаю колыбель.

Дочка пахнет жаворонком.
Рождена зимою,
да назло заморозкам
дочка пахнет жаворонком,
клейкою листвою.

Как на вербе-дереве
распускались почки,
а на вечном дереве —
сыновья да дочки.

Стану лицом к северу,
чтоб судьбу задобрить.
Дерево ты, дерево,
возьми меня в садовники!

Чтоб крепчала, дерево,
не боялась ветра
моя дочка — веточка
с яблоком бессмертья.

Дерево могучее,
из породы вечных,
самое плакучее —
древо Человечества…

Когда судьи страшные
нож приставят к горлышку:
— Ты на что растрачивал
силушку да волюшку?

Я скажу: — Окучивал
дерево редчайшее,
может, и плакучее,
но неувядающее…

Везде проблемы —
что в Москве, что в Йемене,
торопятся народы:
нету времени.
С деньгами лучше.
И, свернувши руки кренделем,
сказал художник:
— Ни копейки времени!

Не думай, друг,
о Нобелевской премии —
валютой платят.
Если б временем…
Нет времени на дружбу —
есть на выпивку,
и мастерам перечат кустари.
А если Время наизнанку вывернуть —
вдруг нету времени
у Времени внутри?

Кончается —
как бы литраж бензиновый.
У века — тоже свой метраж.
Дел на три жизни.
Сутки не резиновые.
Кто выиграл, кто проиграл — в тираж…
Как жмет в плечах пальто —
так и по Гринвичу.
Сыграть «ва банк» иль в «Спортлото»?
Один лишь плюс —
что времени нет скрытничать:
так откровенно не жили давно.

Пьем времени расплавленное олово,
а по ночам часы на площадях —
как бунтарей
отрубленные головы
с запекшейся цифирью на усах.

Неумолима гильотина времени.
Я есть один из всех
приговоренных к ней.
С одною просьбой опускаюсь на колени:
— Дай только время
вырастить детей!

Положи голову на мое плечо.
Две души обнимутся — две тишины.
Мы не виноваты с тобой ни в чем.
Отчего ж захлестывает чувство вины?

Отчего так бешено колотится пульс?
А может, доказательства и не нужны,
что не пять у человека,
а шесть чувств.
И, наверно, первое — чувство вины.

Кого больше любишь — перед тем,
как температура, оно растет,
обжигая душу.
Но бюллетень
самый добрый доктор не дает.

Простите меня, дочери, не знаю за что.
За это же прощенья прошу у страны.
Только залюбуюсь вашей красотой—
сразу охватывает чувство вины.

Глядя в очи добрые, обращусь к жене,
глядя в очи строгие, обращусь к стране:
что-то я не сделал на земле,
подскажите мне, подскажите мне!

Суховей над пашней — я виноват.
Кривда в правду ряжена — я виноват.
Смерти реактивные над землей кружат -
я виноват, я виноват…

Чем это чувство — не знаю — искупить,
и сколько на это потратится годков?
Я не могу вас не любить.
Но будет ли радостью эта любовь?

Я дожить хотел бы до ясной седины,
крепчая в убежденье,
что меж людьми
огненное это чувство вины
пропорционально чувству любви…

Разве можно выспаться,
когда дочь не спит?
Скажи, моя радость, что болит?
Разве можно выспаться,
когда ты не спишь?
Скажи, моя любимая, о чем грустишь?
Разве можно выспаться,
когда мир не спит?
Ночники заветные — Москва и Париж…
Ты скажи, пожалуйста, что болит?
Ты скажи-пожалуйся: о чем грустишь?

Лишь яблоко стукнет о землю
и вновь немота.
В природе стоит, бронзовея,
ее молчаливое «Да».