Петр Вегин - Серебро

Все, что я имел за душой,
я тебе на коленях дарил
И наполнились смыслом
штормовые мои двадцать пять
И слетались из будущего перелетные календари
из ладоней наших чистую нежность клевать…

Я по ночам касаюсь твоего лица
губами моей матери, руками отца.

И радость в тебе светится и распускается
губами твоей матери, глазами отца.

А дочка, забот не зная, смотрит цветные сны.
У нее твои губы. С ума сойдут пацаны.

К ней кто-то, сирень ломая, однажды потянется
губами своей матери, руками отца…

Не спутать губ материнских или отцовых глаз.
Целуемся — как целуем явивших на свет нас.

Это моя матерь (губы мои точь-в-точь)
отца твоего целует и благодарит за дочь.

Да жаль, что послать невозможно
ни голубя, ни гонца
туда, где молчат губы матери
и руки отца…

Ты за него принимала других,
двери ему отворяла.
В каждом из них,
в каждом из них
только его искала.

Вот он стоит на пороге твоем.
Ты замираешь…
Что ж ты его
не увидела в нем —
душу и дверь запираешь?..

Одни хотят собаку,
другие — леденца,
а эта девочка хочет отца.
Бродит вроде слабого алого цветочка:
«Дядя, скажите, я — ваша дочка?»

Бьется эхо детское сирым голубочком:
«Я — ваша дочка?
Я — ваша дочка?»

Что же ты, молодчик,
вечный студент,
собственной дочке
отвечаешь «нет»?..

Увижу тебя —
обо всем позабуду на свете,
и сердце рванется в сирени,
где ткут соловьи
свою сумасшедшую песню
о саде и лете,
которую мы понимаем
как песню любви.

Увижу тебя —
мои руки окаменеют,
судьба оборвется,
падучей звездой ослепя.
Меня отпоют соловьи —
они это умеют.
Мне можно уже умирать —
я увидел тебя.

Увижу тебя —
словно враз разгадаю загадку
серебряного соловьиного словаря.
А мальчик чернильный
тугую натянет рогатку
и камешком острым
с восторгом убьет соловья.

Уже до инфаркта дошли соловьи.
до предела,
полсада, полмира,
полжизни посеребря.
Увижу тебя — задохнусь,
и ты спросишь: «В чем дело?»
Да в том то и дело,
что я уже вижу тебя …

Птицы тебя принимают за птицу.
Дикие розы — за ликую розу.
Кошки тебя принимают за кошку.
Скрипка считает своею сестрою.

Как в тебе все это может вместиться —
кошка играет на скрипке, а птица,
севши на розу, поет?
Я не пойму, и никто не поймет.

Ты мастерица взлетать и кружиться, —
значит, ты — птица.
Ты перешла мою жизнь, как дорожку, —
значит, ты — кошка.
Ноют в душе золотые занозы, —
дикая роза.
Боль усмиряешь, спасаешь от крика, —
значит, ты — скрипка.

Я ничего в тебе не понимаю,
дикую розу для кошки срываю,
в скрипке пусть птица гнездо себе вьет.
Я не уеду на красном трамвае,
только пусть вечно, меня исцеляя,
скрипка играет и роза цветет.

Я спросил одного долгожителя:
видно, часто судьба награждала его
чудесами сплошь неожиданными.
Он ответил мне: «Долгожданными!»

Жизнь с застенчивыми ужимками,
как крестьянка пред горожанами,
продает на развес неожиданное,
под прилавком держа долгожданное.

И, в стремлении жить безошибочно,
понимаем, что, как ни странно,
долгожданное — неожиданно,
неожиданное — долгожданно.

Жил я, счастье свое не высчитывая,
ворвалась ты, не предупреждая,
ослепительно неожиданная.
А глаза у тебя — долгожданные!.

Может, это и не положительно,
по судьба ведь не упреждала…
Я готовился к неожиданному,
а дождался всего долгожданного.

На костры свои беды сложите.
Зря вы страждали, зря дрожали?..
С добрым утром тебя, неожиданное.
С днем рождения, долгожданное!

Возьмите горсть земли
и возле сердца спрячьте.
Меж сердцем и землей
невидимая нить
протянется сквозь все
преграды, неудачи
и родину в душе
поможет сохранить.