Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

И однако,
В отеле «Дилакс»,
В номере тринадцать
Скончался Рао в деловой беседе,
А это —
Знак его плохих манер.
Все ясно,
И не стоит разбираться…
Его начальник мог бы, например,
Увидеть в смерти нарушенье долга.
(Боялся лифтов клерк.)
А на поверку
Опасней был восход ступенек долгий,
Шел клерк по лестнице пешком,
И сердце исполнительного клерка
Приказы отказалось выполнять.
И этот бунт
Закрыл глаза навечно.
Врач просто засвидетельствовал смерть.
Была анкета клерка безупречна:
Отец был клерком,
Дед и прадед тоже…
И стала исполнительность
Семейной,
Покорность, респектабельность —
Их путь.
А в доме —
Одна старуха-бабка,
Шесть детей,
Единственная кошка
И одна
Жена, клянущая свое здоровье
И тяжесть вечную квартирной платы,
Две комнаты
Плюс ванна и чердак.

Носил покойный красные рубашки,
Хотя не знал он цвета коммунистов.
Любил по узким улочкам бродить,
Хотя не понимал сюрреалистов,
Гуляя, бормотал и улыбался,
Хоть не был йогом в воплощенье этом,
И в небо отрешенно он смотрел,
Хотя и не был никогда поэтом.
Он аккуратно погашал долги молочнику —
Все до последней пайсы.
Всегда, когда был месяц на исходе,
Его жена и дети голодали.
Он иногда себе позволить мог
Ходить на уличные представленья,
Но не курил сигар,
Дешевых даже.

Раз в год ходил в кино.
Но не был членом организации
Литературной или политической —
Не все ль равно?
На выборах он голос отдавал тому,
Кому советовал начальник.
Он гимны Богу по субботам пел,
Патикабеллам [3]с наслажденьем ел.
Не брал он взяток,
Не бранил коллег,
Он верил в Бога,
Одарял калек.
Однако за день до своей почтенной смерти
Он друга, дрогнув в первый раз, спросил:
«Как счастье выглядит? И как его достигнуть?»
Незнанье это отягчало, как ярмо,
А потому и смерть его должна бы
Оставить на лице страны клеймо.

Кто вы, женщины в морщинах слез,
У которых пайты [4]сползли с плеч,
Вдоль старых кладбищ, вдоль стихших гроз
Несущие свой бесконечный плач?
Вы – матери, жены, не залечившие ран, —
Из каких вы народов и стран?
В каком бою погиб ваш единственный милый?
Когда это было?

Если это было на поле Курукшетры, спроси Кришну,
Если это было в битвах Боббили, спроси генерала Бюсси,
Если это было в Крымской войне или войне в Корее,
В первую или вторую мировую войну,
Спроси Бисмарка, спроси Гитлера,
Спрашивай, спрашивай всемогущего Брахму.
В час, когда тьма густа, как сироп,
В час, когда в джунглях пантеры и тигры нападают на антилоп,
В час, когда девочки-вдовы бросаются в пасть колодца, с жизнью устав бороться,
В час, когда собаки на кладбищах из-за костей умерших дерутся,
В час, когда на священном баньяне птицы смолкают и к веткам жмутся,
Человек один остается.

Мир всемогущий страхом объят,
Когда вокруг пенится яд —
Яд вражды,
Яд нужды,
Яд беды,
И перед ним бессильны суды.

Уходи, уходи, о согбенная!
Не броди, не броди
Вокруг мест погребения.
Мертвые замолчали навек,
Кладбища сорной травой порастут
И не укажут, какой человек
Был похоронен тут.
Могилы не знают жалости.

Замкните рыданья свои в груди,
Выколите глаза,
Неосужденного не осуди
Горячечная слеза.
Ваш мир обратился в прах.
Так скройтесь в норах или в горах —
Скрывайтесь, скрывайтесь, скрывайтесь!

Я жив пока… А ты жива там, мама,
Хлопочущая посреди нужды?..
Как длинноногий наш журавлик – братишка младший мой?..

У нас здесь ночь.
Но страх
Стреножил помысли мои и мысли…
Лишь слышен вдалеке сапог капрала скрип
Да храп товарищей моих,
Как хрип
Предсмертный.

И холод! Смертный холод,
А от него, чернея, стынет кровь.
Я выкурю большую сигарету
И горло обожгу остатком виски,
Чтоб корку льда на сердце растопить.
Но страха все же мне не растоптать.
Ведь завтра снова —
Перелески, реки,
В руке винтовка, в небе самолет,
И – марш вперед!

Раз, два, три – убит.
Убит ты, убит я.
Получит телеграмму семья —
Мол, так и так (Ваш сын убит).
Как будто скован анестезией,
Позвоночник струной натянут,
Его уже смычок надежды вечной
Не коснется.
Кругом война… Война…
Она несется
Под Сталинградом и в песках Ливийских
Равно.
Как пес сбесившийся
И оттого жестокий.