Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

Суров конвейер волшебства,
И стала забывать молва
Секреты золушкиных туфель.

Забыла я рецепты колдовства,
И, чуда не творя, скольжу я мимо,
И даже приворотная трава
Уже от прочих трав неотличима.

Разношенная ступа мне тесна,
Как туфли новые, И отчего-то
Я ночи напролет сижу без сна,
Гляжу, как пролетают самолеты.

О, как удобен их стальной полет,
Как мощен рев их в поднебесном мире…
И что мне омут – есть водопровод
В любой благоустроенной квартире.

Я жить хочу на пятом этаже,
Цветы растить не на земле, а в плошках,
Мне слишком ветхой кажется уже
Моя избушка на куриных ножках.

Давным-давно не забредал ко мне
Иван-царевич. Стал костер золою,
И я, сгорев в его живом огне,
Живу теперь не доброй и не злою,

Я и сама не верю в чудеса,
Я – тихая, обычная старуха.
И сказками не колют мне глаза —
Ни слуха обо мне теперь, ни духа.

Но иногда в душе застонет бес,
Но иногда привидится такое,
Что до смерти захочется чудес
И вовсе не захочется покоя!

Она жила, она была – Снегурка.
Не знаю – где,
Но знаю – где-нибудь.
И ледяное сердце билось гулко.
Ей ледяную разрывая грудь.

Ей валенок к морозам не валяли
И не вязали пуховой платок.
С ней пани на гулянках не гуляли:
Отпугивал Снегуркин холодок.

Из голубого снега рукавицы,
И голубые волосы до пят,
И ледяные слезы на ресницах
Солеными сосульками висят.

Ее соседи, как могли, любили,
Так деловито, буднично добры.
Они для обогрева запалили
Веселые сосновые костры.

О, люди добрые, вы мне поверьте:
Лишь миг один помедлив на ветру,
Она рванулась к вам, а не в бессмертье,
Легко шагнув к последнему костру.

Ухожу головою в омут.
Разомкнулась, сомкнулась волна,
И не женщина я, а омуль,
И желанна мне глубина.

Я плыву, раздвигая жабры,
Я ищу свой рыбий народ,
И в себя я вбираю жадно
Из зеленой воды кислород.

Я плыву, раздвигая водоросли,
Смыслу здравому вопреки,
Развеваются, словно волосы,
По бокам моим плавники.

Что меня ожидает? Не знаю…
У меня рыбьих навыков нет.
Я такая еще земная,
Я несу в себе солнечный свет,
Я стараюсь еще по-земному
Чешую, как пальто, распахнуть.

Но уже к неизвестному дому
Мой невидимый тянется путь —
Новых родичей острые лица
И земных рыбаков невода…
Никогда мне теперь не напиться,
Если всюду – вода и вода.

В глубину не проходит волненье,
Ни любви, ни беды в глубине…
И горчайшая сладость сомненья
Исчезает бесследно во мне…

Успехи его отшумели.
В сомнении он и в тоске
Сидит, как на печке Емеля…
А щука – в далекой реке,

А щука – в другом поколенье,
В другом измеренье плывет,
И щучьего нету веленья,
И он без веленья живет.

Идет к государыне-рыбке,
Кричит, надрываясь, во тьму.
Но, видно, теперь за ошибки
Придется платить самому.

Ах, время! В муку перемелют
Емелю его жернова.
…Но чает, но чует Емеля,
Что прежняя щука жива!

Над первозданной зыбкостью болот,
Где мошкара парит, как испаренья,
Меня несет трудяга-вертолет,
Как будто в самый первый день творенья.

Я вглядываюсь в полотно земли…
На нем художник, гениально-строгий,
Рисует время, скрытое вдали,
Штрихами санно-тракторной дороги.

В ненастной немоте нелетных дней,
Когда буксуют, что ни метр, колеса,
И падают, лишенные корней,
Порывом ветра сбитые березы,

Прислушавшись, сумеешь различить
Невиданные, чистые созвучья.
Но их нельзя по нотам разучить,
Таким напевам только жизнь научит.

А вибробур врезается во тьму,
Пласты времен соединяя вместе,
И я теперь, наверно, не пойму,
Где центр земли, а где ее предместье.

О. вечного движенья маята —
То океан, то вакуум под килем,
Уходят люди в новые места,
Подверженные центробежной силе.

Они через снега и грязь идут,
И Землю поступью своей вращают,
Они самих себя находят тут,
И сотворенье мира завершают.