Сергей Трищенко - Христосиада

В воду их побросать – может, станет спасать?
Раз твои твари – ты и тужи.
Я давно собирался за борт их списать…
А не рано ли ворон кружит?

Воронок вороной, что кружишь надо мной,
Или крылышки чтобы размять?
Может, кто-то больной? – вопрошал его Ной,–
Для чего ты волнуешь-то мя?

“Предлагаю лететь и вокруг посмотреть –
Вдруг земля где почудится мне?”
“Своего соглядатая важно иметь…
Может, кто-то подох на корме?”

Воронок подхарчился и когти-то рвёт –
Не распутали дело пока.
Ворон – вор он, а следовательно, и врёт.
Лучше уж я пущу голубка.

Ты, голубчик лети в час миль до двадцати –
Я же знаю: ты сильно ослаб.
Только не позабудь что-нибудь принести
По пути не роняя из лап.

Что бы ни было, как ни земля далека,
Всех пока не растрачено сил…
Подвиг наверняка сохранится в веках…
– А подъёмные? – голубь спросил.

– Ну, ты, голубь, я вижу, не голубь – змея,
Изменился совсем генотип…
И добавил – как будто бы даже смеясь:
– Рассчитаемся после, лети!

Вот и голубь летит, у него бравый вид.
– Как же долго тебя было ждать! –
Ной ему говорит: – Что ты делал, бандит?
Принести догадался пожрать?

Голубок подмигнул, Ною ветку швырнул –
Две оливки на ней колыхалось.
Ной их враз заглотнул, как недавно акул…
Показалось, конечно же, мало.

– Что ещё скажешь-та? – Вот такие места! –
И перо оттопырил большое.–
Вообще красота и дорога чиста.
Это всё вот увидел там что я.

Вот и всё. А приплыл Ной или не приплыл –
Это ведь и не так уже важно.
Главное, чтобы пыл у него не остыл,
Чтоб он был человеком отважным.

Люди – как ни грустят, всё герою простят,
Пусть хоть не навсегда, поначалу.
Жаль, что сами героями быть не хотят,
Подражают им разве что в малом.

О потопе легенду я вам рассказал,
Все, что знал – ничего не тая.
Маяковский об этом когда-то писал,
А теперь попытался и я…

“Это есть наш последний…” А сколько таких
Снова гасят надежду конца?
И года перечеркивает малый миг,
И улыбку стирает с лица.

Много будет и было, но хочется нам
Только лучшее видеть вдали –
Возвращаясь от дальних к родным берегам
Мы не видим изъянов земли.

И обрывы и скалы хотим приласкать,
Хоть не раз с них срывались – и в кровь.
Кто ещё и когда сможет где отыскать
Непонятную эту любовь?

Мнится нам: вот отныне ждет тихий причал
И счастливо-спокойная жизнь…
Неожиданно снова срывается шквал,
Раскачает, да так, что – держись!

Словно в море живем: поклонись – поднимись,
К небесам – и в глубины. И – штиль.
Да, поэма не жизнь, без неё обойтись
Много проще: прочел – и в утиль,

Мне бумаги не жаль. А какая мораль
Из поэмы такой истечет?
Что за далью всегда будет новая даль,
За почетами – новый почет.

Ну а что будет завтра? Колышется путь,
Светит солнце, внизу – чернота.
Правда, можно немножечко и отдохнуть
И не делать чуть-чуть ни черта.

А потом – всё равно надо строить ковчег,
Плыть и плыть, а потом – снова плыть.
Верить: будет успех, раз уж ты – человек,
Что тут чёрта иль бога винить?

Ровно сорок дней и сорок ночей
Мочит землю дождь проливной.
Больше суши нет, но успел ковчег
Оборудовать хитрый Ной.

Чем он богу потрафил – не знает никто,
Бог ему прошептал: – Не ной,
А скорее большое бери долото,
Строй ковчег, мой дружище Ной!

И Всемирный потоп, как одна из кар,
Начался в полуденный зной,
Но семь чистых и семь нечистых пар
На ковчег взял с собою Ной.

Звери есть хотят, и мычат и ревут,
Зубы выщеря за спиной.
Согласованный с богом держа маршрут,
Святым духом их кормит Ной.

То, что деялось там, на ковчеге том,
Вряд ли выдержать смог иной,
Но в терпении соревноваться с Христом,
Нос заткнув, порешил наш Ной.

Белой пеной плюет под ковчегом вода
И волну поднимает стеной…
Но считает, что эта вода – не беда
И плюет в эту воду Ной.

Даже ногти он успевает стричь,
Красит бороду басмой и хной
И жене своей говорит: – Не хнычь! –
Что-то чувствует старый Ной.