Альфред Теннисон - Поэтический мир прерафаэлитов

The irresponsive silence of the land,
The irresponsive sounding of the sea,
Speak both one message of one sense to me: —
Aloof, aloof, we stand aloof, so stand
Thou too aloof bound with the flawless band
Of inner solitude; we bind not thee;
But who from thy self-chain shall set thee free?
What heart shall touch thy heart? what hand thy hand? —
And I am sometimes proud and sometimes meek,
And sometimes I remember days of old
When fellowship seemed not so far to seek
And all the world and I seemed much less cold,
And at the rainbow’s foot lay surely gold,
And hope felt strong and life itself not weak.

Молчанье равнодушное земли
И равнодушный рокот океана
Одно мне повторяют неустанно:
«Мы одиноки, мы от всех вдали,
И ты одна! Душе своей внемли:
Неужто впрямь сиротство ей желанно?
Но кто пробьет сей панцирь без изъяна,
Чтоб сердце с сердцем встретиться могли?»
А я то протестую, то немею
И возвращаюсь памятью назад,
Туда, где дружба и надежда с нею
Цвели вокруг меня, как щедрый сад,
Под каждой радугой таился клад
И жизнь была моложе и сильнее.

I plucked pink blossoms from mine apple-tree
And wore them all that evening in my hair:
Then in due season when I went to see
I found no apples there.

With dangling basket all along the grass
As I had come I went the selfsame track:
My neighbours mocked me while they saw me pass
So empty-handed back.

Lilian and Lilias smiled in trudging by,
Their heaped-up basket teazed me like a jeer;
Sweet-voiced they sang beneath the sunset sky,
Their mother’s home was near.

Plump Gertrude passed me with her basket full,
A stronger hand than hers helped it along;
A voice talked with her through the shadows cool
More sweet to me than song.

Ah Willie, Willie, was my love less worth
Than apples with their green leaves piled above?
I counted rosiest apples on the earth
Of far less worth than love.

So once it was with me you stooped to talk
Laughing and listening in this very lane;
To think that by this way we used to walk
We shall not walk again!

I let my neighbours pass me, ones and twos
And groups; the latest said the night grew chill,
And hastened: but I loitered, while the dews
Fell fast I loitered still.

Вплела я в косы яблоневый цвет —
Я с дерева его оборвала.
Потом гляжу — а яблок нет как нет,
Когда пора пришла.

Знакомой тропкой, средь высоких трав,
С пустой корзинкой я брела домой.
Мои соседки, это увидав,
Смеялись надо мной.

Вот усмехнулись Лилиан и Лил —
Обречена насмешке я внимать.
Алел закат, напев девичий плыл,
Ждала их дома мать.

Вот у Гертруды — урожай немал.
Рука мужская помогала ей,
Знакомый голос рядышком звучал,
Он был мне всех милей.

Ах, Вилли, друг! Ужели не нужна
Моя любовь и больше не влечет?
Я думала, что сладостней она,
Чем самый сочный плод!

Когда-то ты, смеясь, болтал со мной,
Здесь, на тропе, стояли мы вдвоем.
Подумать только! Тропкою одной
Мы больше не пройдем.

Гурьбой, поодиночке и по две
Прошли соседки; смолкли голоса.
Бродила я, покуда на траве
Не выпала роса.

A fool I was to sleep at noon,
And wake when night is chilly
Beneath the comfortless cold moon;
A fool to pluck my rose too soon,
A fool to snap my lily.

My garden-plot I have not kept;
Faded and all-forsaken,
I weep as I have never wept:
Oh it was summer when I slept,
It’s winter now I waken.

Talk what you please of future Spring
And sun-warmed sweet to-morrow: —
Stripped bare of hope and everything,
No more to laugh, no more to sing,
I sit alone with sorrow.

Зачем спала я в час дневной?
Проснулась в ночь и в холод
Под неприветливой луной;
Я розу сорвала весной,
А был цветок так молод.

Свой сад я не устерегла;
Отринутая всеми,
Как облетевшая ветла,
Я плачу: лето проспала,
Зимы настало время.

Пускай вам грезится весна —
Ее дождусь едва ли:
Душа надежды лишена,
Безрадостна, обнажена,
Одна в своей печали.

When I was dead, my spirit turned
To seek the much-frequented house:
I passed the door, and saw my friends
Feasting beneath green orange boughs;
From hand to hand they pushed the wine,
They sucked the pulp of plum and peach;
They sang, they jested, and they laughed,
For each was loved of each.

I listened to their honest chat:
Said one: ‘To-morrow we shall be
Plod plod along the featureless sands,
And coasting miles and miles of sea.’
Said one: ‘Before the turn of tide
We will achieve the eyrie-seat.’
Said one: ‘To-morrow shall be like
To-day, but much more sweet.’

‘To-morrow,’ said they, strong with hope,
And dwelt upon the pleasant way:
‘To-morrow,’ cried they, one and all,
While no one spoke of yesterday.
Their life stood full at blessed noon;
I, only I, had passed away:
To-morrow and to-day,’ they cried;
I was of yesterday.

I shivered comfortless, but cast
No chill across the table-cloth;
I, all-forgotten, shivered, sad
To stay, and yet to part how loth:
I passed from the familiar room,
I who from love had passed away,
Like the remembrance of a guest
That tarrieth but a day.