Николоз Бараташвили - Лирика

Пусть погибну я, роком проклятый, им сраженный,

Меч о меч, как враг, буду биться с ним, непреклонный.

Но поэт видит, что тут нельзя поставить точку. Ему становится ясным, что бессмысленной и бесцельной будет вся эта трагическая эпопея борьбы с судьбой, если она останется порывом лишь одного отчужденного от людей смертного и не обратится в духовный опыт всего рода человеческого, в опыт, который облегчит им трудный путь в грядущее. Поэтическая мысль от личного возвышается до общественного, поэзия устремленности наполняется социальным содержанием, когда он говорит:

Твоей дорогой мой брат грядущий проскачет смелый, быстрей меня

И, поравнявшись с судьбиной черной, смеясь, обгонит ее коня.

По существу, это было развитие гражданского мотива, затронутого поэтом еще в "Раздумьях на берегу Куры", а затем и в стихотворении "Не упрекай, любимая".

"Мерани", таким образом, своеобразный синтез поэзии Н. Бараташвили. Бег Мерани не преодолел все противоречия этой поэзии, не преодолел окончательно индивидуализма и пессимизма поэта. После "Мерани" появилось его очень сильное стихотворение "Злобный дух", проникнутое мрачным пессимизмом скептический дух времени убил в Н. Бараташвили все светлые юношеские порывы и надежды. Но по всему видно было, что огромный талант поэта был охвачен стремительностью его Мерани. И он шел к новым вершинам как в творчестве, так и в своей непримиримости со злом. Недаром же назвал Илья Чавчавадзе безвременную его смерть - безбожной.

Лавросий Каландадзе

Стихотворения

СОЛОВЕЙ И РОЗА

Нераскрывшейся розе твердил соловей:

"О владычица роза, в минуту раскрытья

Дай свидетелем роскоши быть мне твоей

С самых сумерек этого жду я событья".

Так он пел. И сгустилась вечерняя мгла.

Дунул ветер. Блеснула луна с небосклона.

И умолк соловей. И тогда зацвела

Роза, благоуханно раскрывши бутоны.

Но певец пересилить дремоты не мог.

Хоры птиц на рассвете его разбудили.

Он проснулся, глядит: распустился цветок

И осыпать готов лепестков изобилье.

И взлетел соловей, и запел на лету,

И заплакал: "Слетайтесь, родимые птицы.

Как развеять мне грусть, чем избыть маету

И своими невзгодами с кем поделиться?

Я до вечера ждал, чтобы розан зацвел,

Твердо веря, что цвесть он уж не перестанет,

Я не ведал, что подвиг рожденья тяжел

И что все, что цветет, отцветет и увянет".

1834

KETEBAHA

Шумит и пенится сердито

И быстро катится река.

Кустами берега покрыты

И зарослями тростника.

Кто это, голову грустно понуря,

Смотрит с обрыва в водоворот?

Перебирая струны чонгури 1,

Девушка в белом громко поет.

"Насытишься ли ты, злоречье?

Не насмехайся, не язви

Над каждым мигом нашей встречи

Из зависти к моей любви.

Зачем, поверив лжи бесстыдной,

Ты до того, мой друг, дошел,

Что преданности очевидной

Ты голос злобы предпочел?

Зачем не изучил заране

Мой образ мыслей, сердце, нрав?

Зачем мне расточал признанья,

Чтобы убить, избаловав?

Зачем согнул мою гордыню,

На муку сердце мне обрек?

Зачем бесплодием пустыни

Дохнул на юности цветок?

Я верую: моя кончина

Переселенье в мир иной.

Уверившись, как я невинна,

Ты в небе встретишься со мной".

Она умолкла. И нежданно

В словах, затихших над волной,

Узнал я голос Кетеваны,

Чарующий и неземной.

Шорох паденья скоро разнесся

Страшный и неотвратимый удар.

Девушка бросилась в воду с утеса,

Крикнув пред смертью: "Мой Амилбар!"

1835

1 Чонгури - струнный музыкальный инструмент.

СУМЕРКИ НА МТАЦМИНДЕ 1

Люблю твои места в росистый час заката,

Священная гора, когда твои огни

Редеют, и верхи еще зарей объяты,

И по низам трава уже в ночной тени.

Не налюбуешься! Вот я стою у края.

С лугов ползет туман и стелется к ногам.

Долина в глубине как трапеза святая.

Настой ночных цветов плывет, как фимиам.

Минутами хандры, когда бывало туго,

Я отдыхал средь рощ твоих и луговин.

Мне вечер был живым изображеньем друга.

Он был как я. Он был покинут и один.

Какой красой была овеяна природа!

О небо, образ твой в груди неизгладим.

Как прежде, рвется мысль под купол небосвода,

Как прежде, падает, растаяв перед ним.

О боже, сколько раз, теряясь в созерцанье,

Тянулся мыслью я в небесный твой приют!

Но смертным нет пути за видимые грани,

И промысла небес они не познают.

Так часто думал я, блуждая здесь без цели,