Александр Межиров - Какая музыка была!

Что было с ней потом? Сиял потом
Благопристойный, знойный Вашингтон.
Мои полузнакомые приятели
Все, что имели, не жалея тратили,
Транжирили впопад и невпопад,
Чтоб сгладить ей хоть как-то перепад
Во времени и месте. С интересом
К ней отнеслись. Их голос на волне
Короткой, финансируем Конгрессом,
И по ночам невнятно слышен мне.
Зато родной и близкий на звонок
Ответил, что принять ее не сможет,
И даже добрым словом не помог:
– Тебе – в борьбе – ВКПБе поможет.
– В борьбе?! – В борьбе. – За что?!!
– За выживанье,
За мани-мани. Ты не в Теплом Стане.

Ей не помог никто. Она сама
При помощи усердья и ума
И милого акцента в шоп курортный,
Полупустой, просторный первосортный,
Устроилась, мечтая об одном,
Чтоб мама, как во времени ином,
Присев на край постели, перед сном,
Ей руку хоть немножко подержала,
А может быть, и рядом полежала
Хотя бы три минуты или пять,
Ну а потом спокойно можно спать.
Есть кукла у нее – коал сонливый,
А перспектива… нету перспективы,
Надежды даже самой малой нет,
И по ночам, дневной завесив свет,
Все пишет, пишет, пишет птаха деду:
«Ты, Саша, не болей, а в октябре
В столицу нашей родины к тебе
Я, Саша, обязательно приеду».

Я не хочу, чтобы она вернулась,
Чтоб в этот смрад кромешный окунулась,
Чтоб в эту милосердную страну
Попала на гражданскую войну.

1989

Днем уснул и не знал, засыпая,
Что во сне от разлуки с тобой
Буду плакать, родная.

Ты живешь над озерной водой
В синей области горной,
А внизу городок-недалек,
Беззаботный, игорный,
Как ночной мотылек.

Невысокие горы над ним и сосна строевая,
И на синий похоже Урал,
Где когда-то от раны солдат умирал,
Да не умер солдат, умирая.
Там уральское озеро есть – Кисигач,
Сосны мачтовые, строевые
(Только ты, ради Бога, не плачь).
Там увидел я Та́хо [5]впервые,
Там уральский от раны меня излечил военврач.

Та́хо родственно чем-то синеющему Кисига́чу.
Днем уснул и не знал, что заплачу
От разлуки с тобой. Только ты, ради Бога, не плачь.

Город Ри́но вверху и отель «Казино»,
Где играют в слегка измененное двадцать одно,
Где всю ночь простоял в беззаботной, веселой толпе,
Напряженно следя, как сдает китаянка-крупье,
Наблюдая красивую сдачу,
Но она не понравилась мне все равно,
А играть наудачу,
Наудачу уже не играю давно —
И учебы твоей не решился решить незадачу.

Перед этим мешок деревянных рублей без труда
Отнял в стос у бакинского полупрофессионала,
Всех оттенков простого, казалось бы, стоса тогда
Он еще не освоил, профессионалом без мала
Был бакинец. Но дело не в этом, а в том,
Что настаивал он две недели на том,
Чтобы доллары снял я со счета (которого нету),
Чтоб на доллары мы перешли, соскочили с рублей.
Он твердил: «Поезжай на Кутузовский, дед,
не жалей
Конвертированную монету», —
Но играть генерации нашей всего тяжелей
На такие монеты-валюты, —
Страх мешает, вколоченный, лютый,
Впрочем, дело не в этом, а в том,
Что поэтому в шопе каком-то пустом
За конторкой сидишь, а не в Рино, в Университете,
В далеко не бесплатной его тишине.
Страх, как сифилис мозга, разыгрывать доллары мне
В те московские дни помешал точно так же,
как в эти
На границе Невады озерной, лесной,
Где толпа в казино гомонит не смолкая.

Днем уснул и не знал, засыпая,
Что во сне от разлуки с тобой
Буду плакать, родная.

Нью-Йорка постепенное стиханье.
Величественное стеканье тьмы.
Все это так. Но мы… но кто же мы?

Пыль на ветру и плесень на стакане.

Воспоминаньями не мучай
Себя на чуждой стороне,
Которой, по моей вине,
Тебя обрек несчастный случай.

Прими мою неправоту —
Не верь людскому пересуду, —
Тогда в раю или в аду
(Мне все равно) я счастлив буду.

Ты неспокойно спишь и чьи-то имена
С надрывом повторяешь, и меня
По имени зовешь. Ты нездорова.
И родина твоя опять больна,
И обе вы без дома и без крова.

Но кровь сильней, чем кров,
и матери твоей
Навек подарена
Сухая тень кладбищенских ветвей,
Сосна Самарина.