Александр Межиров - Какая музыка была!

Вертясь и вращаясь недаром
В кругах разнесчастных Москвы,
Он был убежденным нейтралом.
Нейтралом. Недаром – увы.

Супруга его с полузнака
Готова супругу помочь.

Он был титулярный писака,
Она генеральская дочь.

И думал он только о деле,
И делал он только дела,
И три старика проглядели,
Как мясо сгорело дотла.

Курили они папиросы,
А он сигареты Пэл Мэл,
И все задавал им вопросы
И жалости к ним не имел.

Звучит разговор воспаленный
О времени и о себе,
Работает дистанционный
Прослушиватель КГБ.

Машины его полукругом
Стоят, образуя экран.
Взаимно довольны друг другом
Разведки враждующих стран.

Дымит сигарета чужая
И ноздри щекочет слегка.
Этнический бум приближая,
Безумствуют три старика.

В их рвеньи великом и малом
Сквозит разнесчастная нить, —
Реальность они с идеалом
Хотят на земле съединить.

Японская кинокассета,
В двух ракурсах съемка – одна.
И я, наблюдая все это,
Лояльно сижу у окна.

Летних сумерек истома
У рояля на крыле.
На квартире замнаркома
Вечеринка в полумгле.

Руки слабы, плечи узки, —
Времени бесшумный гон, —
И девятиклассниц блузки,
Пахнущие утюгом.

Пограничная эпоха,
Шаг от мира до войны,
На «отлично» и на «плохо»
Все экзамены сданы.

Замнаркома нету дома,
Нету дома, как всегда.
Слишком поздно для субботы
Не вернулся он с работы —
Не вернется никогда.

Вечеринка молодая —
Времени бесшумный лёт.
С временем не совладая,
Ляля Черная поет.

И цыганский тот анапест
Дышит в души горячо.
Окна звонкие крест-накрест
Не заклеены еще.

И опять над радиолой,
К потолку наискосок,
Поднимается веселый,
Упоительный вальсок.

И под вальс веселой Вены,
Парами —
в передвоенный.

Снова осень, осень, осень,
Первый лист ушибся оземь,
Жухлый, жилистый, сухой.
И мне очень, очень, очень
Надо встретиться с тобой.

По всем правилам балета
Ты станцуй мне танец лета,
Танец света и тепла,
И поведай, как в бараке
Привыкала ты к баланде,
Шалашовкою была.

Прежде чем с тобой сдружились,
Сплакались и спелись мы,
Пылью лагерной кружились
На этапах Колымы.

Я до баб не слишком падок,
Обхожусь без них вполне, —
Но сегодня Соня Радек,
Таша Смилга снятся мне.

После лагерей смертельных
На метельных Колымах
В крупноблочных и панельных
Разместили вас домах.

Пышут кухни паром стирки,
И старухи-пьюхи злы.
Коммунальные квартирки,
Совмещенные узлы.

Прославляю вашу секту,—
Каждый день, под вечер, впрок,
Соня Радек бьет соседку,
Смилга едет на урок.

По совету Микояна
Занимается с детьми,
Улыбаясь как-то странно,
Из чужого фортепьяно
Извлекает до-ре-ми.

Все они приходят к Гале
И со мной вступают в спор:
Весело в полуподвале,
Растлевали, убивали,
А мы живы до сих пор.

У одной зашито брюхо,
У другой конъюнктивит,
Только нет упадка духа,
Вид беспечно деловит.

Слава комиссарам красным,
Чей тернистый путь был прям…

Слава дочкам их прекрасным,
Их бессмертным дочерям.

Провожать пойдешь и сникнешь
И ночной машине вслед:
– Шеф, смотри, – таксисту крикнешь,—
Чтоб в порядке был клиент.

Не угробь мне фраерочка
На немыслимом газу…
И таксист ответит: – Дочка,
Будь спокойной, довезу…

Выразить все это словом
Непосильно тяжело,
Но ни в Ветхом и ни в Новом
Нет об этом ничего.

Препояшьте чресла туго
И смотрите, какова
Верная моя подруга
Галя Ша-пош-ни-ко-ва.

Подпрыгивает подбородок,
В глазах отчаянья зигзаг.
На дачу после проработок
В нескладных «эмках» и «зисах»,
Забыться в изжелта-зеленом
Лесу, – и все часы подряд
Госдачи стонут патефоном, —
Вертинский-Лещенко царят.

Кто завтра вытянет билетик,
Предуготовано кому
С госдач, под звуки песен этих
Отправиться на Колыму…