Шота Руставели - Витязь в барсовой шкуре

Витязь полон нетерпенья. Все ж усладам развлеченье
Должен дать он дней теченье. На охоту ходит он.
Разны игры и забавы. Как стрелок, он полон славы.
Кто вступал с ним в спор неправый, в достиженьи посрамлен.

Витязь молвит до Фридона: «Быть с тобою — оборона.
Разлучиться — горечь стона, смерть. Но трудно дольше ждать.
Есть другой огонь, он строго жжет меня, зовет дорога.
И в душе моей тревога, — ведь могу и опоздать.

От тебя уйти — мученье. Но сегодня — отлученье.
Оттого иное жженье, — с ним сейчас мои мечты.
Медлить путнику опасно, — пусть поймет он это ясно.
Укажи, где солнце красно у волны увидел ты».

Тот ответил: «Без сомненья ты не встретишь затрудненья
От меня. В тебе пронзенье, вдаль зовущего, копья.
Бог с тобой. Иди, прекрасный. Враг да сгибнет твой, не властный.
Но скажи мне, витязь ясный, без тебя как буду я?

Но скорбеть теперь бесплодно. Лишь одно скажу свободно:
Одному идти негодно. Дам тебе я верных слуг.
Меч, доспехи, мул и кони, — с ними будешь в обороне.
Меж сподвижников, в их лоне, свергнешь трудности вокруг».

Вот воители, четыре. С верным сердцем. В целом мире
Путь проложат, дальше, шире. Будут в латах до конца.
Красным блеском светит злато. Снарядил Фридон богато
В путь, и дал он без возврата — огневого жеребца.

Для постели не убогой повезет все, крепконогий,
Мул далекою дорогой. Провожает в путь Фридон.
В тех, что мига ждут разлуки, загорелся пламень муки.
От Фридона — жалоб звуки: «Если б здесь был светлый он».

Грустный слух идет умами. Торговать ли тут шелками,
Или сочными плодами? Горожанки все толпой
Сгромоздились. Тоскованье, сожаленья и рыданья.
Громы в воздухе, стенанья. «Где он, солнце, день златой?»

Вот и город миновали. Шум волны в приморской дали.
Автандил с Фридоном стали там, где видел солнце он.
Там из слезного затона кровь течет под звуки стона.
Повесть слышится Фридона, как планетный лик пленен.

«Солнце, чьи так белы зубы, чьи — рубиновые губы,
Двое черных, дики, грубы, выводили на песок.
На коне летел из дали, чтоб сразить их силой стали.
Увидали, побежали, быстрой птицей был челнок».

Тем рассказом дух волнуем. Путь в нем к новым слезным струям.
Приникают с поцелуем, обнимает брата брат.
Скрепой слиты неразлучной, все ж расстались в миг докучный.
Мысль и мысль — в тоске созвучной. Стройный витязь — ранит взгляд.

Полный месяц, отбывая, витязь думает, вздыхая.
В сердце бьется мысль живая о прекрасной Тинатин.
Молвит: «Как судьба жестока. Я один, и ты далеко.
Но бальзам, по воле рока, дан тобой среди кручин.

Почему всегда герои в тосковании и в зное?
Как скала, мое живое сердце бьется со скалой.
Три копья — пронзенье злое — в сердце мне вошли, как в бое.
Не даешь мне быть в покое, мой дурман с отравной мглой».

Витязь с четырьмя рабами, над прибрежными волнами,
Держит путь прямой песками. Тариэлю где бальзам?
День ли, ночь ли, все едино, ищет. Жизнь его — кручина.
Что весь мир ему? Мякина, и не больше, в мире том.

Где бы путников не встретил, вопрошает, чуть приветил,
Где тот блеск, чей луч так светел. Путь в сто дней — томлений ряд.
Видит холм, на нем верблюжий караван с поклажей дюжей,
И купцы, в тоске досужей, нерешительно стоят.

Караван тот бесконечный — с виду вовсе не беспечный.
Каждый в нем — с тоской сердечной, рад вперед, а вот стоит.
Витязь словом привечает, и его хвала встречает.
«Вы купцы?» — он вопрошает. «Вы откуда?» — говорит.

Мудрый муж, с лицом румяным, главный был над караваном.
Звался он Усам, и станом он до юного склонясь,
Говорит благословенья: «Солнце, наше утешенье.
Ты с коня хоть на мгновенье ниспустись, обрадуй нас».

Сделал так. Им в том отрада. Что ж не сделать, если надо.
«Мы торговцы из Багдада. Мухамед у нас пророк.
Вина новые не пьем мы. В град царя морей идем мы.
Караван с добром ведем мы. Наш товар не лоскуток.