Владислав Резвый: Победное отчаянье. Собрание сочинений

Мне скучно… Будильник

Стучит монотонно.

Покой мой бессильный,

Покой мой бессонный!

Но вдруг, будто пенье

В костеле органа,

Нахлынет волненье,

И плакать я стану,

Что мысли приходят

И мрут без свободы,

Что годы проходят , –

Все лучшие годы .

Что ласточки вьются,

Крылами звеня,

Что люди смеются

И травят меня

То ночью бездомной,

То дома и днем, –

А Лермонтов темный

Поет о своем !

1932-1933

От замыслов моих, не подкрепленных

Ни силою, ни верой, ни трудом,

От слов моих всегда полувлюбленных,

Полупрохладных, как забытый дом,

От вечно спутанных и сыроватых

Туч, копошащихся над головой,

И даже от просветов синеватых…

От всей земли, скользящей по кривой,

Бежать, бежать, бежать… – в какое царство?

О ложь!.. О бесполезное бунтарство!

<1933>

Слова, сорваться с уст готовые

Недели, месяцы, года;

Ошибки старые и новые,

Непоправимые всегда.

И лес из дымных труб над городом,

И круг луны над головой,

И я – с несвойственным мне холодом –

Какой-то странный, сам не свой,

Изогнутыми переулками,

Шагами тяжкими и гулкими,

Вступаю в городскую ночь

Асфальты черные толочь.

<1933>

Сидит – поджатые колена,

Большие лунные глаза, –

Оцепенелая сирена,

Как затаенная гроза…

Как много, как ужасно много

Людей – в былом, теперь – калек

Толчется у ее порога!

Один красивый человек

Теперь в нее влюблен. Печально

Он с ней до сумерек сидит.

Она не гонит, но глядит

С холодностью необычайной…

А по ночам – она – сирена –

Она – сирена – по ночам

Крадется в парк: дрожат колена,

И косы бьются по плечам,

Как перегрызенные цепи…

Стоят беседки. Месяц строг.

И – ждущий фавн табачный пепел

С козлиных стряхивает ног.

<1933>

Ноябрьский, прозрачный, кидаемый ветром в стекло,

На серые зданья слетает снежок неуемный.

Последние листья с деревьев еще не смело,

Над серой землею склоняется купол огромный.

Немного белей, но не ярче… лишь тусклых тонов

Мельканье, да красок – лишь выцветших – чередованье,

Скелеты деревьев качаются, ветер готов

Снести мою крышу, – я слышу его завыванье.

Там настланы мертвые листья в пустынном саду, –

Порывами ветра на землю безжалостно сбиты…

Мы плохо расстались. Теперь я к тебе не приду,

И ты задохнешься от гордости и от обиды.

А завтра, при встрече, случайной, как свет или тьма,

Как солнце, как звезды, как месяц, как всё во вселенной, –

Лучи желтоватого солнца сойдут на дома,

Ты мне улыбнешься улыбкою слабой и бренной.

Но в этой улыбке, как в странной заморской стране,

Какие-то птицы поют и цветы зацветают,

И солнце не меркнет, и часто мерещится мне,

Что в ней всё, что было, что есть и что будет, – растает.

<1933>

Розовело небо, задыхался колокол,

Искры разлетались.

Мокрый падал снег и стлался, стлался пологом,

И глаза слипались.

Старичок скользил, покашливал и щурился,

Переносье сморщив.

Яркие рекламы плавали над улицей,

До костей промерзшей.

Улыбались люди и друг друга под руку

Брали, кляли стужу.

Мчался сбор пожарных. Старичок шел бодренько,

Хоть и был простужен.

Но не грипп свалил его – цистерной медною

В перекрестке сбили.

И опять помчались с ветром люди бледные

В рев автомобилей.

И опять на сердце знак багровый чертится,

И опять я занят

Мыслями о смерти, о своем бессмертьице

И – самотерзаньем.

<1933>

Ты помогала мне в успехе