Гамзат Цадаса - Мудрость

Шел снег, как будто с белого орла
Несчастные ощипывали перья,
И высилась в тумане Сталь-скала
Старинною твердыней суеверья.

Сказавши слово, отступать нельзя…
Чарыки сняв, мы ринулись на приступ.
Нередко оступаясь и скользя,
Нога с трудом нащупывала выступ.

Не описать наш нерушимый строй,
Вгрызавшийся в скалу, как цепь стальная…
Споткнись ведущий – тотчас под горой
Вся братия легла бы остальная.

Дыханьем облаков насытив грудь,
Дойдя до круч, где птицы не гостили,
Мы завершили свой опасный путь,
И сказочной вершины мы достигли.

И, облучая снежную парчу,
Взошло светило. Было тихо, глухо…
И не обрушились на Дибирчу
Ни град камней, ни сонмы гневных духов.

Стояли там сугробы, как стога,
Как будто им вовек не снилось лето,
И, Ноевых времен топча снега,
Дивился путник собственному следу.

Мы вторглись во владения зимы,
Суровой и неумолимой ханши.
Ее столицу покорили мы,
Считавшуюся неприступной раньше.

Не тают льды. Не слышно пенья птиц.
Седло-гора доступна только тучам.
Ее гордыню мы повергли ниц.
Мы стали над хребтом ее могучим.

Портрет вождя на солнце заблистал, —
Ильич стоит как на вершине башни.
Отсюда виден весь Аваристан:
Как на ладони – пастбища и пашни.

И в камни жизнь вдохнет зурна Яхьи!
Вот ледяная ожила терраса
От четырех безудержных стихий —
От песни, смеха, музыки и пляса.

Опасен спуск и труден. Оступись
Последний – как бы ни был он искусен,
Весь «караван» посыпался бы вниз,
Как с перегнившей нитки горстка бусин.

Но духи нам не нанесли вреда, —
Вернулись мы на пятый день апреля.
Народ с почетом встретил нас тогда, —
Сердца стучали, и глаза горели.

И до сих пор в Хунзахе говорят,
Что на горе, от века нелюдимой,
Без страха побывала Жавхарат
И с ней Патина, дочь Камалутдина.

Год у нас выдался впрямь небывалый:
Стар я, а вот не слыхал до сих пор,
Чтобы теленок – трехмесячный, малый —
Мог по-аварски вести разговор.

Скот переписывать стали в ауле.
Ночью подумал Гази-Магомед:
«Спрячу теленка, пока все уснули
И бригадира с комиссией нет».

«Яловой стала, как видно, корова!» —
Утром заверил комиссию плут.
И бригадир положился на слово.
Дальше пошел, да услышал – зовут!

Плачет за дверью теленок бедовый:
«К маме меня не вписал почему?!»
…Может быть, впрочем, рогатой
коровой
Наш бригадир показался ему.

Исал Магома, что из мертвых воскрес
И лично всем близким прислал по привету,
Достоин прославиться в книге чудес,
А прочие могут попасть лишь в газету.

Однажды узнали в семье из письма,
Что в море умчали проклятые джины
Ту лодку, в которой Исал Магома
Был штормом застигнут во время путины.

Проплакав, решила устроить родня
Поминки по грешной душе рыболова.
И печь накалилась от пляски огня,
И разом в котел угодила корова.

И только хотели, что важно весьма,
К столу подавать уже мясо коровье,
Как вдруг присылает письмо Магома:
Он жив и желает всем близким здоровья.

Тут плач прекратился и праздник настал,
Весельем людским обернулась утрата.
О чуде услышав, святоша Хавал
Воскликнул: «Да здравствует день
киямата!»

«Зачем волноваться, – сказали ему
И подали водки, – на, выпей-ка, это —
Святая вода, что теперь Магому
Вернула с того невеселого света».

И суфий, который считал, что грешно
Ему, как святому, здороваться с пьяным,
Стал водку со всеми хлестать заодно,
Не маленькой рюмкой – граненым
стаканом.

Кто хлеб отказался бы есть – упади
Лишь капля спиртного поблизости с
хлебом,
Бутылку к своей прижимая груди,
За шумным столом разговаривал с небом.

Потом Магомеда Шарипа, что знал,
Как набожный горец, законы не худо,
На пир пригласили, и суфий Хавал
С ним, чокаясь, пил за великое чудо.

Хоть бороды были у них в седине,
Но так нализались наставники эти,
Что благословили портрет на стене,
За шейха кого-то приняв на портрете.

Исал Магома, что из мертвых воскрес
И лично всем близким прислал по привету,
Достоин прославиться в книге чудес,
А прочие могут попасть лишь в газету.