Вадим Пугач - Антропный принцип

Пряничный домик. Коржи —
Карты в руке игрока.
Скоро отчалим. Держи —
Вот тебе руль и рука.

Вдоль по Невскому проспекту
С разных следую концов
Наши бедные герои,
Воздух мрачен и свинцов.

Героиня, выпив сока,
Переходит на пломбир,
Наблюдательное око
Озирает мокрый мир.

Вылезает из кареты
Вместе с дочерью Енот,
Вынимает из цилиндра
Пачку новеньких купюр.

Мнет и тискает с усмешкой,
Расплатился: мол, пускай!
Вот бы солнце – этой плешкой
Только зайчики пускай.

На мосту стоит автобус,
Ядовитое пятно.
Подошел другой – и оба с
Моста обана – на дно!

Суматоха, развлекуха,
Будочники, доктора.
Как попало, выплывают
Пассажиры по частям.

Часть вторая. Про героя.
Он идет. Все решено.
Тетя Туча просыпает
Сверху мерзлое пшено.

Сквозь поднявшуюся вьюгу,
Сквозь накинутую сеть
Голубки летят друг к другу,
Им никак не долететь.

Вдруг маэстро. Он просверлен
Взором, брошенным в упор.
Что он врет, как сивый Мерлин?
Что он тянет разговор?

Персонаж попался. Что-то
Мелет, мелет на ветру,
Он талдычит про Енота,
Про интриги и игру.

И пошло растущим комом,
Накатило, как волна:
Всем знакомым, незнакомым
Надо, надо, надо. На!

Уплывающее тело.
Тонешь, только оступись.
Надо-ело, надо-ело,
Надо-ело. Остопиз…

Уносящее теченье
Над телами верх берет.
Встреча может быть случайной,
Как у зайцев на бревне.

Холодная кухня. Стандарт.
Но нет, никаких философий.
Колода засаленных карт
И чашка остывшего кофе.

Брошюра. Ах, да, гороскоп.
Тарелка, следы винегрета.
В розетке одна сигарета.
И зеркальце рядом. Но стоп.

Картинка другая. Кувшин,
Бог весть, молока или пива.
Грудинка, румянясь игриво,
Иной предлагает аршин.

Солонка, салфетка, салат
И горка домашнего плова,
На стуле висящий халат,
И все. О героях ни слова.
1993.

В этом городе только и ранили
Остриями наверший и виршей,
Или тем, что, как будто их наняли,
Надрываются чайки над биржей;

Или тем, что упаришься пробовать,
А за пробой – немедленный вычет,
И твоя прямодушная проповедь
Отменяет тебя и кавычит;

Или тем, что меж типов углюченных
Нет такого, чтоб за нос не велся,
И мосты закипают в уключинах,
Над водою взлетая, как весла;

Невсамделишный груз переносится
На прозрачных распиленных соснах,
Существующее переносится
Лишь в значеньях своих переносных;

И когда мы лишались невинности,
Постигая величье немого,
Догадались уже, что не вынести
Ничего однозначно прямого.

Если бы я родился в соседнем квартале
И дал бы однажды клятву ни разу не пересечь дороги,
Был бы у меня шанс (не великий, конечно, но в общем)
Сдержать хотя бы одну клятву в жизни.

Если бы я родился в соседнем квартале,
Учился бы в школе, в которой и так учился,
Получил бы паспорт в отделении милиции,
в котором и так получил паспорт,
Покупал бы еду в магазинах, в которых и так покупаю еду.

Если бы я родился в соседнем квартале,
Пошел бы работать грузчиком в «Академкнигу»
(Собственно, почти так и было, только в другом
соседнем квартале),
А по вечерам пил бы пиво на детской площадке.

Если бы я сошел с ума от книг и пива,
Меня лечили бы в родном квартале в психдиспансере,
А если бы подрался на детской площадке,
Заключили бы в обезьянник, по соседству с которым
мне выдавали паспорт.

Так что же меня спасло от бунтарства и от безумья?
Неужели то, что я не родился в соседнем квартале,
И у меня не было возможности дать клятву не пересечь дороги?
(В моем-то квартале нет ни милиции, ни диспансера, ни магазина.)

И что в итоге? Я нарушал клятвы, пересекал границы,
Пиву предпочел коньяк, книгам – другие книги,
И в сравнительно здравом уме, счастливо избежав заключенья,
Пишу стихи о соседнем квартале, в котором я не родился.